Залитая густой
темнотой трава отступала назад, дальше начинались проплешины, зияющие пустоты,
перетекающие в тоскливую пустыню с редкими, едва различимыми оазисами…
Ночью Антону
приснился старик Мармеладыч. Он сидел на своем обычном рабочем месте, напротив
гастронома с общенародным названием "Стекляха" и назидательно говорил
Антону: "Просящему следует дать и от желающего занять нечего лицо
воротить". Старик явно куда-то собирался.
— Ты что,
увольняешься? — спросил Антон.
— Видишь вот
эти заведенные часы, — Мармеладыч указал рукой куда-то в небо на север, — они
непрестанно идут. Спим мы или бодрствуем, делаем что или не делаем, они
непрестанно движутся и приближаются к пределу своему. Такова и жизнь наша —
непрестанно течет и убавляется; покоимся или трудимся, бодрствуем или спим,
беседуем или молчим, непрестанно совершает она течение свое и приближается к
концу. И уже сегодня стала ближе к концу, чем вчера и третьего дня. Так
неприметно сокращается наша жизнь, так проходят часы и минуты! А когда кончится
цепочка и перестанет ударять маятник — того мы не знаем. Промысл Божий скрыл
это от нас, чтобы всегда были готовы к отходу, когда бы ни позвал нас к Себе
наш Владыка.
— О чем ты,
Мармеладыч? — Антон непонимающе глядел на крепко увязанный скудный дорожный
мешок. — Ты ж говорил, что тебе нравится тут работать — и сытно, и привольно?
Но старик,
словно и не слушая Антона, назидательно помахивая пальцем перед своим носом,
сказал невпопад, о своем:
— Окаянны те,
которых Он застанет погруженными в греховный сон, — после чего встал и закинул
за плечо мешок.
Потом Антон
долго искал его средь запутанных улочек старого Запсковья, почти догнал у
Мишариной горки, но опять потерял, теперь уж окончательно; метался по ипподрому
среди кривых хохочущих рож, на беговой дорожке угодил под копыта черного
рысака, который неожиданно оказался рогатым и, пытаясь забодать его, страшным
голосом гоготал: "Громы стучат друг о друга! Прячься внизу, не лепись к
уходящему!"…
На этом месте
Антон проснулся, сев на постели, сделал несколько глубоких вдохов, выталкивая
из себя ночной кошмар. Было три часа пополуночи. Спать совсем не хотелось.
Антон выпил на кухне воды и, как был в трусах, пристроился за кухонный стол
читать подаренный Мармеладычем листок.
"Перед
смертью аввы Сисоя лицо его просияло, как солнце. И он сказал сидящим около
него отцам: “Вот пришел авва Антоний”. Немного после опять сказал: “Вот пришел
лик пророков”. И лицо его просияло еще светлее. Потом он сказал: “Вот вижу лик
апостолов”. Потом свет лица его стал еще вдвое сильнее, и он с кем-то
разговаривал. Тогда старцы стали спрашивать его: “С кем ты, отец, беседуешь?”
Он отвечал: “Вот пришли Ангелы взять меня, а я прошу, чтобы на несколько минут
оставили меня для покаяния”. Старцы сказали ему: “Ты, отец, не имеешь нужды в
покаянии”. А он отвечал им: “Нет, я уверен, что еще и не начинал покаяния”. А
все знали, что он совершен. Вдруг лицо его опять просияло подобно солнцу. Все
пришли в ужас, а он говорит им: “Смотрите, вот Господь... Он говорит: несите ко
Мне избранный сосуд пустыни”... И тотчас он предал дух и стал светлым, как
молния. Вся келлия исполнилась благоухания…"
