— Что, Петруха, Клавдию-то
все не можешь мне простить? Все маешься, что не тебя, а меня она избрала? Так?
— А чего мне маяться? —
осторожно, боясь сказать что-то не то, ответил Петр Петрович. — Зря ты,
Николай, старое ворошишь, что уж теперь, столько лет прошло.
— Нет, ты мне по совести
ответь, — напряг голос Николай Антонович, — Было или не было?
— Ну, может и было что, так
это уж когда? Забыл теперь, — покривил душой Петр Петрович , — Теперь уж и наши
дети переженились.
— Верно говоришь, дети
семьями обзавелись. Сын-то у меня старший хоть куда — инженер, специалист по
компьютерам, да и младший не хуже. А вот с Клавдией, признаюсь я тебе,
намучился я. Крест это мой. Знал бы ты, Петруха, все, так век бы меня
благодарил, что освободил я тебя от нее…
— Да что ты, Николай
Антонович? — Петр Петрович просто поперхнулся от удивления. — Что ты
говоришь-то?
— Правду говорю, — Николай
Антонович подпер было подбородок рукой, но она соскользнула, и голова живо
ухнула вниз.
«Да он пьян совсем, —
окончательно убедился Петр Петрович и спросил:
— Зачем мне все это
говоришь, Николай? Зачем мне это знать?
— Так ведь надо ж иногда
правду сказать, жжет она меня, веришь? — Николай Антонович резко выпрямился,
повернул голову и пристально взглянул на Петра Петровича, прямо в глаза. И
такая боль была в его взгляде, такая мука, что тот не нашелся с ответом и
замолчал. А Николай Антонович продолжал:
— Скажу тебе, как на духу,
раньше я выпить был не прочь. Это когда мы на заводе с тобой повстречались.
Выпивал по поводу и без поводов. Праздников и юбилеев, сам знаешь, хватало.
Приглашали меня часто и туда и сюда. Клавдия-то сердилась поначалу, а потом и
сама со мной рюмку другую стала принимать. Я и не заметил, как втянулась она.
Потом уж поздно стало. Потом, как у меня приступ случился, микроинсульт, так я
вовсе пить зарекся. А Клавдию-то поди заставь бросить? Она подруг стала
приглашать пьющих, работу бросила. Я за порог, а к ней уж цепочкой тянется, за
стены держась, всякая пьянь синемордая. И чего я только не делал? И разгонял
всех, и в милицию подруг ее сдавал — все безполезно. Она потом пропадать стала
где-то: уйдет, и нет ее дня два-три. Уж как я ее просил? Как просил, на коленях
стоял: брось! Нет, не в ее это было, видно, уже власти — скрутила ее эта
лихоманка злая в бараний рог. До чего дошло? Уж дети мне говорят: разводись,
мол, отец. Стыдно ведь им матери такой!
— И что же? — совсем тихо
спросил Петр Петрович, которого эти нежданные откровения ввергли, прямо таки, в
ужас. «Вот ведь как, — думал он, — мне и во сне такое не приснилось бы. Как же,
с Клавкой и такое?»
