— Что-что? — Николай
Антонович вдруг закашлялся и схватился руками за голову, — Что-что? —
продолжил, отдышавшись. — Хотел я не раз на развод подавать, да духу не
хватило. И на работе не хотел неприятностей, да и любил я ее, и сейчас,
кажется, еще люблю. Она ведь как отойдет, ласковой становится, прощение просит.
Так-то, брат Петруха…
Николай Антонович замолчал
и сидел тихо, покачивая в такт головой, словно музыку какую слышал. И Петр
Петрович молчал, искоса поглядывая на старого друга. Да и о чем говорить-то еще
было? Сочувствовать? Советы давать? Так нужно ли это сейчас? Наверное, лучше
просто рядом посидеть, помолчать…
— Ты не жалей меня, —
сказал вдруг Николай Антонович, словно догадавшись о тайных думах Петра
Петровича, — Я жалости твоей не достоин. Я, если хочешь знать, презрения твоего
достоин, потому как много гадости и вреда тебе сделал.
— Да чего уж там? —
промямлил Петр Петрович. — Брось ты Николай.
— Вот тебе и «чего уж там».
Бог шельму метит. Вот и пометил Он меня такой-то Клавдиеной болезнью. Поделом,
как говорится.
Николай Антонович опять
закашлялся и потер виски.
— Ты не думай, — продолжил,
— что это я по пьяни тебе говорю. Напился, мол, мужик и нюни распустил. Я, если
хочешь знать, лет десять уж ни капли в рот не брал. И сегодня граммов сто
пятьдесят всего выпил, с горя. Руки опустились: Клавдии-то четвертый день уж
нет. Не знаю, уж, жива ли? А ведь клялась мне самыми страшными клятвами. И что
делать?
«Вот тебе и все Колькино
счастье, — размышлял Петр Петрович и глядел с жалостью на бывшего сотоварища, —
я-то завидовал ему, мол, как сыр в масле он катается. А у него-то похлеще моего
будет? Вот ведь судьба-судьбинушка!»
— Не знаю я, что тебе
делать, — признался он, — неожиданно это все для меня. Я, так, напротив, считал
тебя чуть ли не баловнем судьбы. Завидовал даже.
— Теперь можешь
перекреститься, — Николай Антонович поднялся, — получил, мол, Колька свое.
Слава Богу! Так ему, аспиду!
— Да что ж я, иуда какой? —
развел Петр Петрович в стороны руками и хотел уж обидеться, да вспомнив про
злые свои мысли, опустил голову.
В этот самый момент ворота
со скрипом приоткрылись и внутрь протиснулся выстриженный на лысо парень,
здоровенный, что твоя оглобля. Он зыркнул глазами по сторонам и, заметив
мужиков, неспешно вразвалку двинулся к ним. Шел он, поводя широченными плечами
и поигрывая мощными бицепсами, словно демонстрировал свою выхоленную и надутую
плоть: вот, мол, я каков, смотрите. Так и не вставший со своего ящика Петр
Петрович ощутил в груди холодок. Повидал он такую публику: от них добра не жди.
Он до боли в ладонях стиснул острые края ящика и отвернулся в сторону: что,
мол, я? Я человек маленький. А Николай Антонович, напротив, сделал шаг вперед
и, как мог, строго спросил:
