— Что делать? — леший на
минуту задумался и медленно, с расстановкой, произнес: — Похоже, нечего нам
здесь делать. Все, что надо, они сами вытворяют. Для них злодейства наши
безполезны —всему они научены и, пожалуй, уже поболее нашего. А супротив других
нам просто не потянуть. Вот такая выходит карусель!
— Что-то не разумею я, —
скривилась, было, баба, но потом воскликнула: — Ловко ты, однако, все рассудил
— будь здоров!
— С кем поведешься, — леший
с загадочным видом взглянул на потолок и повторил: — С кем поведешься! А нам уж
пора, время на исходе…
Сборы были не долгими.
Баба, не удержавшись, напоследок запорошила все вокруг раздорным зельем, щепоть
которого отыскала где-то в недрах своего безразмерного сарафана.
— Кто-то тут и до меня постарался,
— проворчала она добродушно, — не жалея сыпал, от всего сердца…
А леший, молчаливо
простившись с мудрой паутинкой, поставил точку:
— Ну, что, двинем на наш
левый берег? Впрочем, теперь непонятно чей он — этот левый берег?..
* * *
Когда предрассветный город
остался далеко позади, лесная баба вдруг подала голос из котомки:
— Послушай, а чего это они
сами себе зловредствуют и друг друга морочат?
— Может быть боятся? —
пожал плечами леший. — А может быть просто и сами не знают. Кабы знали, разве бы
так жили?
Псков,
декабрь 2001
Скорбный архипелаг
(отрывок из повести)
Как
только наступали теплые деньки, настоящие, не какие-нибудь апрельские
перевертыши, когда сегодня пригреет, а назавтра, словно из холодного подвала,
пахнет февралем, Федор Федорович отправлялся прогуляться по Корытовскому
лесопарку... Он всегда брал с собой перочинный нож и первым делом вырезал из
приглянувшейся толстой ветки палку, на которую потом старательно (без всякой,
впрочем, нужды) опирался. Возможно, этим он подражал кому-то, на которого хотел
в этот момент быть похожим, или же просто опасался собак — определенно по этому
поводу сообщить нечего, так как сам Федор Федорович ни с кем своими
соображениями на этот счет не делился. Хотя, рассуждая о его натуре, можно сказать,
что до известной степени он был человеком прямодушным. Если бы кому-то удалось
подсмотреть ему внутрь, то без сомнения обнаружился бы уходящий вдаль прямой
широкий проспект, светлый и ровный, дающий возможность разглядеть каждый метр
тротуара и ухоженных газонов. Но в некотором удаление все равно существовал
некий угол, за который означенный проспект вдруг резко поворачивал, и вот что
находилось там, за этим поворотом, узнать было уже положительно невозможно.
Федор Федорович о многом конечно же догадывался, если не сказать, что знал, но
это было его личным делом и посторонних совершеннейшим образом не касалось...
