Потом он подумал, что
сейчас ему понадобится все мужество, какое в нем только есть, и даже гораздо
больше… Сбоку наплывало смеющееся папино лицо; стоит лишь сдвинуть нитку в
сторону, и все станет ясно… Но легко ли решиться на этот последний шаг?.. А
вдруг хлеб покажет самое худшее?!
За дверью послышались
приближающиеся шаги бабули. Значит, теперь или никогда!.. Тимка закрылся
свободной рукой, приставил к глазам растопыренную ладошку, из-под которой
косил, как зайчонок, на свою иглу с хлебом...
Вышло очень странно
– хлебный катышек остановился вообще, не двигаясь ни в длину ни в ширину.
Получалось, папа теперь не принадлежит ни живым ни мертвым. А ведь Тимка и
прежде думал, что он в каком-то особом месте, где жизнь вообще течет иначе – то
есть не настоящая жизнь, а что-то ее заменяющее… Значит, теперь надо в первую
очередь разыскать это место!
За спиной Тимки
хлопнула дверь – вошла вернувшаяся от соседей бабуля.
- Карточки глядишь, милок?
Смотри со стула не упади!.. – Она сняла сапоги, которые опять чавкнули,
размотала платок, повесила на крюк у входа телогрейку. – А я с матерью твоей
говорила. Мать твоя уж и не знала, куда бежать…
- А папа? – настороженно
спросил Тимка.
- С ним не говорила… Он
трубку не брал.
По тому, как бабуля
поджала губы, стало ясно, что она теперь знает о папе не только с Тимкиных
слов. Мама ей все рассказала. Но разве дело в этом…
- Ты, Тимошка, шибко-то
не переживай, – сказала бабуля. – Все со временем утрясется – перемелется,
мука будет!
- Само собой перемелется?
– подозрительно спросил он. – Ты-то веришь, что все кончится хорошо?
- А чего ж… – вздохнула
бабуля.
Ей было трудно врать,
трудней, чем делать самую тяжелую работу.
- Почему ты тогда не
радуешься? – уличал Тимка.
- А что мне, плясать,
что ли… Есть хочешь? – поспешила она перевести разговор. – Сейчас соберу ужин…
Батюшки мои – что ж это такое?!
Только теперь ей на
глаза попалась Тимкина удочка – нитка с иглой, на которую был насажен хлебный
мякиш. Тимка виновато потупился. Он думал, сейчас бабуля станет его ругать
(несмотря ни на что, она могла дать хорошую выволочку), но над его опущенной,
повинной, по ее выражению, головой, которую меч не сечет, не прозвучало ни
звука. Когда удивленный Тимка поднял глаза, бабуля сидела у стола, бессильно свесив
руки по обе стороны. Странно было видеть их ничем не занятыми, а саму бабулю –
застывшей на месте, как будто придавленной тем, что делал без нее Тимка.
