Первый
ощутимый удар Лев направил на флот противника, который из-за тесноты был
разделен на две части. Одна часть была оставлена арабами у азиатского берега
близ Халкидона, а другая у европейского берега от Галаты по Босфору. Лев дождался,
когда течением из Босфора и под сильным западным ветром большие суда арабов,
смешавшись, потеряли строй. Тогда он быстро вывел свои сифонные суда из
Золотого Рога и нанес страшный урон арабскому флоту «греческим огнем». Суда
арабов, объятые пламенем, скрывались один за другим в морских глубинах. Другие
суда, не успевшие утонуть сразу, плавучими факелами прибивало к берегу у стен
Константинополя или относило к островам Оксии и Платии.
Рассвирепевшие
арабы собрали остатки флота, посадили на него самых отборных воинов и
предприняли попытку штурма города прямо с моря на кораблях. Но когда корабли
арабов подошли под стены Константинополя, на их головы со стен снова обрушился
огонь. Корабли Сулеймана плавали словно в огненном море, сгорая под радостные
возгласы защитников города. Нападавшие были вынуждены поспешно отступить. После
неудавшихся попыток захватить Константинополь с ходу арабы перешли к длительной
осаде.
Лев же снова
обратился к своей армии:
— Воля Божия
направила нас на врага, чтобы мы всемерно воздали ему за причиненные нам
страдания. Доказательством сказанному служит недавняя наша победа. С помощью
Всемогущего мы обрекли большинство кораблей сарацинских огню, а многих варваров
без труда предали мечу. Жалкие остатки их кораблей мы разметали по морю. Но,
несмотря на победы наши, заклинаю вас, храбрые воины, не склоняться к
праздности и неге. Ничто так не губительно для армии, как самоуспокоенность и
самоуверенность.
2
Когда халифу
Сулейману, человеку до крайности самолюбивому и гордому, доложили о неудачах
под Константинополем и о гибели почти всего арабского флота, его тут же хватил
удар. Разбитый параличом, он лежал в своих покоях, а у его постели сидел его
любимец — придворный поэт и богослов Радж ибн Хайв. Гладя с отчаянием на
окаменевшее лицо своего повелителя, он что-то пытался объяснить халифу, но тот
смотрел на него тусклым и совершенно безучастным взглядом и молчал. Сулейман
хорошо слышал Раджа и разумом понимал, что тот говорит о делах важных,
государственных. Но то, что волновало халифа еще вчера, теперь казалось ему
настолько мелким и суетным, что он даже удивился: почему он этого не понимал
раньше? Он, который еще вчера повелевал стотысячными армиями, теперь не может
повелевать членами собственного тела. Еще вчера от его слова зависели судьбы
целых народов и стран, теперь от него не зависит даже собственная судьба.
