Халиф грузно
опустился на мягкий пуфик у ложа больного.
— Ты верой и
правдой служил мне много лет, — заговорил он, всматриваясь в осунувшееся лицо
своего министра, — а теперь ты уходишь от меня, — тяжко вздохнув, добавил он.
— Бог всем
положил свой предел. Было время, и я отдавал отчет тебе, владыке земному, о
том, как наполняется твоя сокровищница серебром. Теперь настало время дать мне
отчет Небесному Владыке, как собирались в душе моей сокровища, которые ни моль,
ни ржа истребить не могут. — Сказав это, Сергий снова устало прикрыл глаза.
— Скажи мне,
Сергий ибн Мансур, что я могу еще сделать для тебя за твою верную службу?
Сергий
какое-то время молча лежал, не открывая глаз, затем, собравшись с силами, снова
заговорил:
— О, добрый
мой господин, мне ничего уже не надо в этом суетном мире скорбей. Но у меня
остается моя семья, и я вверяю ее Милосердному Богу и твоему высочайшему
покровительству.
— Не
беспокойся, мой верный слуга. В твоем сыне я вижу достойного преемника своего
отца. Как ты служил мне, так и сын твой будет служить еще моим сыновьям, ибо и
мне не много осталось жить на земле.
После ухода
халифа отец позвал сына к себе.
— Сын мой, я
дал тебе все, что может дать отец своему родному чаду. Теперь хочу тебе еще раз
напомнить о твоем сыновнем долге. Я знаю, что ты мечтаешь о монашеской жизни, и
все же помни: человек не волен распоряжаться собой по собственному желанию, но
должен сообразовывать свой жизненный путь с волей Божией. Ты нужен здесь, сын
мой, на моем месте. Нужен не только матери, родившей тебя телесно, но и Матери-Церкви,
родившей тебя духовно. Христиане, пребывая под властью безбожных агарян,
нуждаются в заступнике перед престолом халифа. Халиф доверяет нашему роду
Мансуров. И ты знаешь, что благодаря этому доверию мне не раз удавалось
смягчить его гнев. Будь же, сын мой, продолжателем дела сего! В этом для тебя
вся воля Божия. О монастыре не горюй, если Господу будет угодно призвать тебя
на это служение, то Он Сам разрешит тебя от бремени твоих земных обязанностей.
2
Вот уже шесть
лет империей правил бывший архонт[46]
Кирикиотской армии Апсимар, нареченный при восшествии на престол Тиберием. И
все шесть лет его грызла мысль, что Юстиниан на свободе и, по слухам,
доходившим до него, собирается вернуть себе престол. Эта мысль, как заноза,
сидевшая в его душе, страхом отдавалась в сердце.
«Надо что-то
предпринять», — решил он однажды и, взяв со стола небольшой золотой молоточек,
ударил им по висевшему серебряному блюду. Мелодичный звон разнесся по
императорским покоям. Из-за тяжелых шелковых занавесей пурпурного цвета
крадущейся походкой вошел препозит священной спальни[47]
евнух Киликий и низко поклонился императору. Апсимар доверял этому человеку
безраздельно и в важных случаях всегда советовался с ним. Когда он изложил
евнуху свое беспокойство, тот хитро сощурился, отчего его дряблое лицо стало
походить на сушеную грушу. Евнух заговорил чуть ли не нараспев своим по-бабьи
тонким голоском:
