- Дай лапу, друг
человека! - покачиваясь, требовал он, и не похоже было, чтобы он при этом
издевался над трехногим инвалидом. - Сидишь тут, умничаешь, кто ж тебя,
горемыку, оставил мучиться на этом свете? Вот ты - друг человека, где же твой
человек, мать его наперекосяк?!
Посидев так несколько
минут, выкурив сигаретку, он, пошатываясь, уходил, оставляя Псу самому решать
вопрос, кто из них больше мучается.
По ночам Пёс устремлял
одноглазый взгляд к звездам, разумеется, если небо не было затянуто низкими
серыми тучами, или неуклюже хромал в своё логово на теплотрассе, потому что
знал - в эту ночь он будет выть и скулить во сне, а значит, в лучшем случае, в
него кинут чем-нибудь или огреют палкой, чтобы не мешал спать праведным труженикам.
Так он жил уже, наверное, лет пять, и никто и никогда не узнал бы его умных
собачьих мыслей, если б... Если б в один из бесконечных и одинаковых дней,
которые отличались только разницей температур и влажностью, отчего обрубок лапы
болел либо больше, либо меньше, если б в один из таких вынужденно и грустно
проживаемых дней к нему не подошел странный малыш. На вид ему было лет пять, но
взгляд его был много умнее, чем у некоторых взрослых. Вместо левой руки из-под
клетчатой безрукавки торчала ужасающая своим малиновым окончанием культя. Чуть
ниже локтя... Пса даже передернуло, он увидел вдруг боль, которая показалась
ему больше собственной.
Здоровой рукой мальчик
смело погладил Пса, сел с ним рядом и обнял его за шею.
- Знаешь, - сказал
малыш, - раньше бы мама мне не разрешила взять тебя, а теперь, я знаю точно,
разрешит. Я как из больницы выписался, она мне больше разрешать стала. Я видел,
что тебя обижают, я буду тебя защищать...
Пёс робко лизнул
мальчика в щеку и осторожно устроил свою одноухую голову на его хрупкие колени.
Мальчик гладил пса и рассказывал ему о том, как добрый доктор из скучной
больницы научил его, что надо уметь радоваться жизни и никогда не сдаваться.
Малыш теперь обещал научить этому своего нового друга. Пёс в ответ тяжело и
протяжно вздыхал, как умеют делать только умные собаки.
Потом они, разговаривая,
неспешно шли домой к мальчику. Навстречу им попался вечно хмельной Иван
Васильевич. Увидев однорукого мальчика с трехногой собакой, он остановился,
долго силился что-то сказать, и, когда они уже прошли мимо, спросил у пустоты:
- Вот он, значит, какой
- человек друга?
ДЕЖУРНЫЙ
АНГЕЛ
У каждого в жизни бывает
непруха. И пусть слово это далеко не литературное, но для определенного
стечения жизненных, политических, климатических и прочих обстоятельств подходит
именно это слово. По мнению Игоря Сергеевича Жаркова, «непруха» - это
совокупность неудач и «обломов» во всех сферах деятельности, с которыми в
течение энного времени сталкивается индивидуум. Непруха сводит любое движение
данного индивидуума либо к нулю, либо в область отрицательных чисел и в итоге
может привести данного индивидуума или к отчаянным поступкам, или в состояние
равнодушной бездеятельности. Игорь Сергеевич Жарков предпочел второе. Пребывая
в состоянии ярко выраженного «пофигизма» («пофигизм» (сленг) - разновидность
равнодушия, усугубленного нездоровой иронией и цинизмом; равнодушие ко всему
происходящему вокруг, происходящему со всеми, в том числе с самим собой), Игорь
Жарков с легкой ненавистью ко всему миру наслаждался своим состоянием и
усугублял его сухим октябрьским утром сухим вином в кафе-забегаловке. Он не
пытался доискаться до причины собственных неудач, а как мазохист-любитель
кропотливо перебирал их в голове, перемешивая несладкие мысли с кислым
«Каберне». Процесс же этот постоянно требовал дальнейшего усугубления, и Жарков
пристреливался взглядом к стеклянным снарядам за спиной скучающего бармена,
наполненным нирваной различного цвета и разной крепости. Детальное воспроизведение
обид и происшедших с Жарковым казусов в его воспаленном сознании мешало твердо
определиться с выбором «катализатора» - водка или коньяк. Кроме того, Жаркову
время от времени казалось, что все усилия его памяти и воображения проецируются
для всеобщего обозрения и все опохмеляющиеся в это утро завсегдатаи и внешне
невозмутимый, неприступный бармен, - все вокруг с осуждающим злорадством
лицезрят его временную (так он думал) слабость.
