Поражало зэков то, что
он абсолютно не помнил зла, а вот добрые поступки по отношению к нему вроде как
начал запоминать. К примеру, один из зэков вытолкнул его из-под падающего
ствола. Иван потом ходил за ним несколько дней, улыбался и готов был выполнять
за него любую работу, потому как по-другому отблагодарить не мог. Значит,
запомнил. Были и другие случаи...
Лагерное начальство для
правильного ведения документации вынуждено было подобрать ему соответствующую
фамилию - Непомнящий. Разумеется, никакие проверки ничего не дали, но
останавливать запущенную машину правосудия - все равно что самому ложиться под
паровоз.
В один из одинаковых
лагерных дней Ваню вызвал к себе начальник - подполковник с ярко выраженным
чувством справедливости. Ваня долго рассматривал его начищенные до звездного
блеска сапоги, сидя на прикрученном к полу табурете, а подполковник между тем
чинно выхаживал вокруг него, излагая преамбулу к основному разговору, которая
заключалась в тезисном изложении системы ценностей правосудия в государстве
победившего пролетариата. Но минут через двадцать разговор пошел о главном:
- Я тебе, Иван, честно
скажу: мы ничего не нашли - ни «за», ни «против». Но, сам понимаешь, если
понимаешь, в плену-то ты был. А как ты туда попал? Может, сдался? Хотя, конечно,
больше похоже, что тебя хорошенько контузило. Вас вот десятки, сотни тысяч,
миллионы... А нам - работы. И главное, где твоя красноармейская книжка? Мы даже
не можем установить часть, в которой ты служил. У любого следователя возникнет
подозрение, что ты выкинул ее перед сдачей в плен. Может, ты даже офицер,
коммунист... А за это, сам понимаешь... Но, учитывая твой добросовестный труд и
примерное поведение, думаю, проблем с освобождением у тебя не будет. А пока что
придется пожить здесь...
- Му... - согласился
Иван, потому что другой жизни себе и не представлял.
Точно так же, как не
было причин «исправлять» Ивана Непомнящего в ГУЛАГе, так и не нашлось причин
задерживать его после истечения неизвестно кем отмеренного срока. До ворот
группу освобождаемых провожал все тот же подполковник, но сделал он такое
исключение только ради Ивана, перед которым почему-то чувствовал себя
виноватым. Обычно же он ограничивался кратким назидательным напутствием в своем
кабинете, которое заканчивалось выдачей справки об освобождении.
В это утро он прошел бок
о бок с Иваном, который замыкал группу, и говорил не на казенном, а на простом
русском языке:
