Его не выгоняли с
работы, потому что никто не согласился бы за такие деньги целыми днями ворочать
никому не нужные папки, схемы и отчеты. Он сам не мог никуда уйти, потому что
боялся.
Валерий Николаевич уже
приучил себя к мысли о насильственной смерти, но страх не проходил. Напротив,
он легко доходил до состояния истерического ужаса, лишая Валерия Николаевича
способности не только двигаться, но и осознавать собственное «я». В такие
моменты он превращался в трепещущий организм, точно медуза, вынесенная волной
на берег, целиком состоящий из нервных окончаний. И только алкогольное забытье
позволяло ему выходить из этой комы, чтобы проснуться новым страшным утром.
Парадокс, но именно
страх не давал ему сойти с ума, превратиться в обычного забулдыгу, или
разразиться белой горячке. Он просто держал его в пограничном состоянии ко всем
этим недугам.
С некоторых пор Валерий
Николаевич понял, что именно «Сварожич» наградил его всеми этими страданиями.
Но осознание этого не могло подсказать путь к избавлению, ибо к прибору он
теперь не имел доступа. Мысли же о самоубийстве снова приводили к космическим
«емкостям», заполненным страхом. Там тоже страшно! И это, как казалось Валерию
Николаевичу, он знал лучше других смертных. Жене он сказал, что облучился, и не
соврал. Не мог только объяснить, почему он не получает приличной пенсии и
льгот, как пострадавший на полигонах советской науки. Успокаивало ее, что его
не сокращают и не гонят с работы, хотя к вечеру каждого текущего дня он на
полном автопилоте возвращался домой и, не раздеваясь, ложился на диван, поджав
ноги к животу.
«Теулинский синдром»
выражался у всех, кто остался жив, по разному. Подавляющее большинство
свидетелей уже давно погибли при невыясненных обстоятельствах, умерли от
болезней без точного диагноза, исчезли еще в первые годы перестройки, о
сущности которой знали больше, чем кто-либо другой в этой придавленной
собственным величием стране. И то, что рыцари плаща и кинжала забыли рецептик
достойного перехода в небытие для товарища Попова, объяснялось только тем, что
он не имел высшей степени допуска. Но он все видел!
Он точно знал, что жив
пока еще только один человек. Его друг и однокашник по баумановке Веня Смирнов.
Но внешне и внутренне, можно сказать, у Вени «теулинский синдром» никак не
проявился. Нельзя же обвинять человека в сумасшествии или малодушии из-за того,
что он, бросив блестящую карьеру, скрылся от мира за стенами какого-то
захолустного монастыря! И не стало Вениамина Александровича Смирнова. С новым
именем, полученным при пострижении, он остался в этом мире только для Бога.
