— Умирать легко, если
веришь, что на этом все не кончается...
— А ты веришь?
— Да. Иначе зачем тогда
вообще жить? Чтобы всю жизнь бояться смерти и успеть ухватить как можно больше?
— Ты так говоришь, как
будто умирал уже не раз.
— Дурное дело не хитрое,
— опять в Семене проснулся видавший виды циник.
— А это уже другая
философия.
— Это не философия, это
сермяжная правда жизни, которая подсказывает мне, что в такой светлый день
рядом с обаятельной девушкой не пристало говорить о смерти. Прошу прощения за
несдержанность, воспоминания любят, чтобы ими делились.
— Наверное, нет ничего
плохого в том, что ты рассказываешь о себе девушке, с которой только что
познакомился.
— Наверное, нет, но
очень уж это похоже на подспудное стремление понравиться, сделать человека
ближе, поиграть умными мыслями, как мышцами, ненавязчиво вызвать к себе
сострадание через эмоциональное изложение печальных событий своей жизни.
— Нельзя так, до костей,
оголять человеческие отношения. Так во всем можно увидеть корысть.
Семен смутился, натянул
на лицо доброжелательную улыбку:
— Тогда давай
бескорыстно пообедаем где-нибудь!
Глава вторая
СТЕПАН
1
— Ты только посмотри,
кто нас почтил своим присутствием! — Степан из-за шторы смотрел в окно. — И
даже не один. С ним очередная сострадалица. Наверное, он уже рассказал ей, как
два часа стоял на противопехотной мине.
Ольга пришла из кухни и
тоже посмотрела в окно. Затем с осуждением посмотрела на Степана.
— Никогда я еще не
видела, чтобы два брата так ненавидели друг друга.
— Ты утрируешь, Оленька,
он мне безразличен. В нынешней жизни он ноль без палочки. Ноль, набитый до
самого своего диаметра устаревшими моральными принципами, героизмом,
патриотизмом и прочей красивой лабудой... Я надеюсь, у него хватит ума не
подниматься сюда, чтобы я не пожалел о том, что тогда на зимнике мои ребята
пожалели его. Он даже трофейную «берету» на меня достал. Да я знал, что в
безоружного он стрелять не будет. Опять же моральные принципы. Просто
впечатление хотел произвести. Все играет. Пора уж в его возрасте амплуа
менять...
— Перестань... Ты ему
дорогу два раза перешел.
— Если ты — это первый,
то я не согласен. Я тебя силой не воровал! Или у тебя до сих пор не все по нему
выгорело?!
— Степан! — брови Ольги
страдальчески изогнулись.
— Прости. Чем больше я о
нем думаю и говорю, тем сильнее у меня рвотный рефлекс. Маменькин сыночек. И
это не я к нему в жизнь лезу, а он в мою.
Ольга тяжело вздохнула и
ушла на кухню. Разговор этот не кончался с тех самых пор, как после
многолетнего небытия в этой спокойной размеренной жизни всплыл капитан Рогозин.
«Черт знает, какой армии капитан! — определил тогда Степан. — Теперь у всех военных
и полувоенных хронический камуфляж».
