Въ углу, за столомъ двое подростковъ не то списывали, не то срисовывали что-то, — я не могъ разобрать въ чемъ состояла ихъ работа; во всякомъ случаѣ, я убѣдился въ томъ, что они были очень заняты, такъ какъ, къ моему великому удивленію, едва подняли головы, чтобы взглянуть на насъ, когда мы вошли въ покой. Но сдѣлавши нѣсколько шаговъ впередъ, я замѣтилъ, что за однимъ изъ большихъ выступовъ каменной стѣны сидѣлъ пожилой жрецъ въ бѣломъ одѣяніи и внимательно смотрѣлъ въ книгу, лежавшую у него на колѣняхъ. На насъ онъ не обратилъ ни малѣйшаго вниманія. Мой проводникъ съ почтительнымъ поклономъ остановился прямо передъ нимъ.
— Новый ученикъ? — сказалъ жрецъ, пытливо разглядывая меня своими тусклыми гноящими глазами. — Что онъ умѣетъ дѣлать?
— Да, должно быть, немного! — отвѣтилъ мой проводникъ непринужденно и съ оттѣнкомъ пренебреженія въ голосѣ. — Вѣдь онъ до сихъ поръ все былъ подпаскомъ.
— Подпаскомъ! — повторилъ, словно эхо, старикъ. — Такъ онъ здѣсь ни на что не нуженъ. Пускай его лучше работаетъ въ саду. А ты учился когда-нибудь письму или рисованію? — спросилъ онъ, обращаясь уже прямо ко мнѣ.
Такого рода познанія, за немногими исключеніями, были распространены только въ греческихъ школахъ, да еще среди представителей немногочисленныхъ образованныхъ классовъ; но я былъ обученъ этимъ искусствамъ настолько, насколько позволяли наши семейныя обстоятельства. Старый жрецъ посмотрѣлъ на мои руки и снова вернулся къ своей книгѣ.
— Онъ потомъ будетъ учиться, — заявилъ онъ: — а сейчасъ у меня слишкомъ много дѣла, чтобы обучать его. Мнѣ требуется немало помощниковъ, но теперь, когда надо скорѣй окончить переписку этихъ священныхъ писаній, мнѣ нѣкогда учить круглыхъ невѣждъ. Отведи его къ садовнику, по крайней мѣрѣ, не надолго, а современемъ я займусь имъ.
Мой проводникъ повернулся и вышелъ изъ зала; окинувъ его красоты прощальнымъ взглядомъ, я послѣдовалъ за нимъ. Мы пошли длиннымъ, длиннымъ коридоромъ, полнымъ мрака и освѣжающей прохлады; на другомъ концѣ его, вмѣсто дверей, стояли рѣшетчатыя ворота, у которыхъ мой проводникъ громко позвонилъ. Звукъ колокола замеръ, и мы стали ждать молча; но никто не явился, и послушникъ снова позвонилъ. Я совсѣмъ не раздѣлялъ его нетерпѣнія. Просунувъ голову между рѣшетками, я любовался такимъ волшебнымъ міромъ, что невольно подумалъ про себя: „Не будетъ худо для меня, если жрецъ съ больными глазами не пожелаетъ скоро меня взять отъ садовника“.
