Для Генри вступить в армию не значило сражаться за свою страну. Это было более личное — он пытался покончить с призраком, преследовавшим его семью. Он уважал решение отца отправиться на войну — это был благородный поступок. Но в глубине души он жаждал доказать самому себе, что сможет пойти в бой и вернуться целым и невредимым и, что еще более важно, нормальным.
Сегодня Блэк с трудом справился с собой. Он все сделал правильно. Как только девушка испустила дух, он бросился к аккумулятору. Нашел зажимы. Помедлил, оглядел бомбу, проверил промежуточный заряд, выбрал нужный провод и отсоединил его. Затем крикнул людям, находившимся внизу:
— Чисто!
Но когда он направился к лестнице, ноги у него внезапно подкосились. Он остановился, взглянул на мертвую, наклонился и, закрывая ей глаза, заметил, что у него дрожит рука. В этот момент он услышал тот жуткий крик — крик своего отца, и понял, что это не мерещится ему, что кричит он сам. Он кричал так громко, что стены комнаты задрожали. Они начали рушиться, Блэкберн упал на тело девушки и почувствовал, что проваливается вниз. «Неужели это от моего крика?» Это была его последняя мысль, а затем наступила темнота.
Он понятия не имел, сколько времени лежал без сознания, и не сразу сообразил, где находится. Увидев труп террористки, он все вспомнил и снова прокрутил в памяти последние события: девушка, детонатор, снова девушка, он закрывает глаза, кричит… Он нашел мрачное утешение в том, что осыпающиеся стены не плод его больного воображения, просто здание рухнуло. Ракетный удар? Он снова вспомнил ту дрожь под ногами; он думал, что это взорвался БТР, но пламени не было; затем снова толчок, более сильный, который сбил его с ног. Нет, никакой ракетой такого не сделать.
Когда глаза его привыкли к темноте, он различил впереди светлый треугольник. Левое запястье Блэка зацепилось за какой-то металлический предмет. Одежда насквозь пропиталась вонючей водой из прорванной канализационной трубы и стала тяжелой. Бронежилет, очевидно, спас ему жизнь, но из-за него он не мог теперь выбраться из этой дыры. Правой рукой Блэкберн нашарил пластины брони и отцепил их. Затем снял часы, подарок матери, и освободил левую руку. Она не слушалась, распухла так, что казалось, будто на нее надета бейсбольная перчатка. Он проверил остальные части тела, пальцы ног, ступни, напряг все мышцы по очереди и не сразу почувствовал пульсирующую боль в затылке. Щелкнул пальцами, но услышал только свист ветра — это шумело в ушах. Он оглох. Барабанные перепонки, возможно, были еще целы, но он слышал только глухие удары собственного сердца. Блэкберн двинулся вперед, оставив позади бронежилет, словно сброшенную кожу, пополз к треугольнику света, еще не веря в то, что смерть пощадила его — пока. Он не был религиозным человеком, но возблагодарил невидимое божество за этот светлый треугольник, к которому он карабкался, извиваясь как змея.
