Одно вот только теперь
поменялось: в прошлый раз я был болен, а нынче мое место на лежанке заняла
Пашка. Я бережно уложил ее на постель, укрыл шкурой и, как бы мне ни было
самому тяжело и голодно, принялся хлопотать по хозяйству. Первым делом сбегал
на родник за водой, затем кое-как растопил печку и поставил на нее чайник.
Пашка часто просила пить. Я дал ей выпить таблетки от высокой температуры и
простуды. Стал варить кашу. Повар из меня, конечно, никудышный, поэтому в итоге
получилась какая-то бурда. Прасковья обедать не стала вовсе не из-за того, что
есть мое «поварское чудо» было весьма сложно, а потому, что ей было совсем
плохо. Она лишь попила немного горячего чая, который я заварил покрепче,
добавив туда еще и листьев брусники и клюквы. Потом вновь приняла таблетку и
обессиленно откинулась на подушке.
«Неужели воспаление
легких? — с холодом в душе подумал я, глядя на метавшуюся в горячке девчонку. —
Если да, то дело наше — труба!» Мне не хотелось даже и думать о таком итоге!
Вскоре Прасковья
забылась и задремала. Я уселся около нее на лавочку и с большим аппетитом поел
своей кашки. И скажу вам, стряпня моя показалась тогда вполне сносной! Потом я
попил чаю с сухарями и вышел на улицу поглядеть, не ушел ли туман. Погодка
стояла скверная. Сырость, серая непроницаемая мгла. Усиливающийся ветер путал
клочья тумана и забрасывал их высоко в небо. Иногда в разрыве туч блестело
солнышко. День был уже в полном разгаре. Где-то высоко-высоко прогудел боевой
самолет. И я поежился, представив, как мы одиноки, затеряны среди бескрайнего
моря лесов, завалов, гор и холмов, топей и болот, озер и рек, тумана и дождя...
Я вернулся, снял с себя майку, отжал ее и повесил сушиться у печки. В избушке
стало тепло и уютно. Под лежанкой трещал сверчок. Я склонился над Пашкой.
Она стонала. Жар был
страшный. Губы раздулись и потрескались. Девчонка жадно, словно выброшенная на
берег рыба, глотала ртом воздух. На лбу выступил пот. Я нашел на полочке
тряпочку, обернул ее несколько раз бинтом, смочил в воде, отжал и протер ею
лицо Прасковьи. Она немного утихла. И тут я отчетливо услышал треск сучьев,
донесшийся со стороны леса. Я вскочил и выглянул в окошко. Метрах в
двадцати-тридцати от избушки мелькнула чья-то фигура, скрываемая сосновым
молодняком. Кто там был, я не смог разглядеть. Взяв топор, я выскочил из заимки
и осторожно приблизился к зарослям. Здесь явно кто-то был: потрескивали сухие
сучья, колыхались ветви, в тумане мелькало что-то черное.
