…– Он хороший человек и хороший доктор… а Толстой не прав…
Наумчик вдруг почти дословно припоминает описание доктора в смерти Ивана Ильича: "… ожидание и важность напускная, докторская… постукиванье, выслушиванье и вопросы, требующие вперед определенного и очевидно ненужного ответа и значительный вид, который говорит, что у нас, мол, все несомненно и известно, все устроим одним манером и для всякого человека, только подвергнитесь нам"…
Мысли Наумчика раздвоились. Он укоряет Толстого за то, что тот не прав, и одновременно очень интересуется вопросом, почему описание вспомнилось так ярко, почти дословно. И тут же находит ответ:
– Мышление обострилось оттого, что повышена температура…
– Товарищ Наумчик…
Это вызывают к врачу.
Наумчик подходит и хочет подробно рассказать все признаки недомоганья. Доктор внимательно всматривается в его лицо и неожиданно останавливает:
– Не надо, не надо, голубчик… вот термометр, измерьте температуру и покажите руку.
Наумчик протягивает ладонь.
– Нет, нет, засучите рукав…
Седеющая голова доктора, с пробором до затылка склонилась над протянутой рукой. Наумчик сам видит, что сухая блестящая кожа его руки усеяна розоватыми пятнышками.
– Позвольте, товарищ, термометр…
Доктор посмотрел, и ярко вспыхнул изумленный вскрик:
– Голубчик! Да у вас сорок и два!.. Несомненный тиф! Да как вы еще притащились сюда?..
Нестерпимо сверкающий свет блеснул в голове. Где-то в черном пространстве проскочили гигантскими красными цифрами "сорок и два". Потом все скрыло огромное высокое небо. И оно покачивалось от края до края. Страшная боль разорвала сердце. Еще уловилось мгновенное колотье в пальцах… И необорная, безбрежная усталость сразу проникла во все атомы тела. Ноги подкосились и все погасло…
XI.
Вне Наумчика суетливо и быстро пробегало время. Наумчика раздевали, стригли ему волосы, мыли, опять одевали в больничное белье. Он лежал неподвижно с исхудавшим вдруг лицом и закрытыми глазами. Не было даже бреда.
Прошло четыре часа.
XII.
Глаза раскрылись на мгновенье и сейчас же опять закрылись. На черном экране сознания слабо отразилась горящая под абажуром электрическая лампочка. Небольшая, белая, высокая комната, опущенные наглухо желтые шторы. Абсолютная тишина тонко прозвенела серебряным колокольчиком и опять погасло все.
XIII.
Он опять открыл глаза и странно знакомое, точно тысячелетней давностью, впечатление белой комнаты, с опущенными шторами на окнах, горящей электрической лампочки снова порхнуло по сознанию и укрепилось в нем. И вдруг впечатление словно сдуло. Все внутри наполнилось напряжением.
