«Тьма-то какая крутом!»
— подумал один из грабителей и поежился. А бес тут как тут, за левым плечом его
шепчет:
«Бери кирпич, да бей
сотоварища. Все тебе достанется!»
Но товарищу его, что
сзади сидел, другой бес то же самое шептал. И товарищ, сразу вняв бесовскому
голосу, поднял кирпич и опустил его с размаху на голову первому. И полетел тот
с подводы в овраг, а за ним и кирпич наш.
Очнулся первый грабитель
через некоторое время, и, открыв глаза, увидел над собой доброе бородатое лицо.
Приподнялся он на локтях и заметил рядом с собой кирпич, который был весь в
крови. Застонал грабитель и за голову схватился — от боли и досады.
А старичок бородатый и
говорит:
— Ну что,
Василий-горемыка, како денежки Божии поделил?
— Откуда ты знаешь мое
имя, старец? — поразился грабитель.
— Ничего нет тайного,
Василий, что не стало бы явным. Это не людские слова — Христовы. Бог все видит.
Вот этот кирпич, мертвый, бессловесный, и то осмысленнее вас оказался. Пытались
вы его к делу злому приспособить — не получилось. Мало того, он ко мне тебя
привел. Ты не скорби, что тебе этак досталось. Это воля Божия о тебе. Милость
Его великая. Голова кровью обагрилась, глядишь, душа светом озарится покаянным.
Али, скажешь, тьма кромешная тебе не страшна?
И посмотрел старец на
Василия-бедолагу таким вдохновенным, таким благодатным взглядом, что проняло
душу церковного грабителя. Остался он у старца, раскаялся и вскоре монашеский
постриг принял. И кирпич при старце святом остался. Старца звали Зиновием.
Зимой жил он в лесной пустыньке, монастырьке маленьком, а все остальное время в
лесной келье пребывал. Был он прозорлив и имел дар исцеления. Множество народа
ходило к нему душу и тело врачевать.
А кирпич старец Зиновий
стал вместо подушки под голову класть. Укрывался же он покровом Божиим — так он
сам говорил, и прибавлял:
— А другого покрывала
мне не надобно. Ну, а коль Господь лишит покрова, покрываться мне тем паче ни к
чему, ибо спать не буду, молиться буду, чтоб покров возвратился.
Вот таков был старец
Зиновий.
Днем лежал кирпич на
земле, дышал благодатью и не чувствовал тоски по своему старому месту в
Успенском соборе. Хорошо ему было. Ночью длинные седые волосы старца покрывали
его, а тепло тяжелой головы согревало. Кирпич пыжился, пытаясь размягчиться,
чтоб старцу помягче было. Но крепко он слеплен был, на совесть, и размягчиться
никак не получалось. Да старец и не нуждался в мягкости под головой. Он спал
сном младенца. И даже во сне лилась, не уставая, его молитва.
