Так и текли тихо и мирно
дни кирпича. Но однажды старец взял его в руки и понес куда-то. Вышел он из
леса, приблизился к белому храму, и почувствовал кирпич, как его вкладывают,
постукивая, в пустое место в кладке.
«Ну что ж, — согласился
кирпич, — такая служба по мне. Только б ломом не били больше».
Вздохнул старец, когда
кирпич оказался на новом месте. Он сказал, на кирпич глядя:
— Обагрился ты раз
кровью Василия, скоро обагришься еще раз...
Не понимал кирпич слов
старца. Он грел свой полированный бок под ласковыми лучами солнца, дышал дивным
воздухом, как вдруг все это кончилось. И солнце стало не ласковым, и воздух
казался каким-то испорченным, им стало трудно дышать. Как триста лет назад,
стрельба пошла, пожары то тут, то там, разбои и неустройства. Но триста лет
назад несокрушимая вера в Бога одолела смуту, нынче же зашаталась вера, и
рухнуло все.
Однажды на рассвете
кирпич ощутил на себе удары пуль и его обдало кровью, только немного просвета
незалитого осталось на нем. Вслед за тем новые удары посыпались и новые потоки
крови полились на кирпич. Все меньше просветов оставалось на нем. И вот,
последним своим просветом он увидел, что какие-то люди в кожанках и шинелях, со
звездами на фуражках, с перекосившимися от злобы лицами тащат бывшего грабителя
Василия, а ныне инока Павла (такое имя он получил при монашеском постриге). Его
поставили спиной к кирпичу, он перекрестился, раздались выстрелы. Кровь его, по
слову старца, вновь обагрила кирпич, который вдруг увидел, как те же люди
волокут старца Зиновия. Он чуть из кладки не выскочил. Ни с кем эти люди не
обращались так грубо, никого так не понукали, как старца Зиновия. Особенно
старался один свирепый, во всем кожаном. Они стали меж собой орать-совещаться и
затем поволокли его назад, а Свирепый подошел к кирпичу, осмотрел его
внимательно и вынул из кладки — ведь старец тогда его без раствора положил.
Усмехаясь и подбрасывая кирпич на ладони в кожаной перчатке, шел Свирепый вслед
за своими подручными, которые тащили старца Зиновия.
Кирпич опять
почувствовал на своем окровавленном боку тепло волос старца. Часть крови, что
была на кирпиче, осталась на старческой бороде, и он увидел себя висящим на его
шее. Он придавил собой бороду старца и хотел, чтобы как-то полегчала его
многовековая тяжесть, ибо чувствовал, что причиняет старцу боль.
— И руки назад ему
завяжите, чтоб не перекрестился, — прорычал Свирепый.
— Боитесь крестного
знамения, — сказал старец. — Господи, прими дух мой с миром. Не вмени им греха
сего...
