Валялся наш кирпич на
дороге, и никто его не поднимал, никто не убирал — не до него было. Видит
как-то он: мчится на него пара запряженных лошадей и карету за собой тянет.
«А ведь колесу меня не
миновать!» — только успел подумать кирпич, как раздался треск, грохот, ржанье и
вот уже карета без колеса лежит опрокинутая. Страшно ругаясь, вылез из-под нее
важный поляк в роскошной одежде.
— Ну и страна! — орал
он. — От врагов отбился, болота миновал, а на кирпиче все рухнуло!
Очень этот пан спешил в
Кремль, который тогда был в руках поляков. Да вот на тебе! Схватил он со злости
наш кирпич, да как шмякнет им со всей силы по железной оси кареты. Кирпичу-то
хоть бы что, а ось возьми да погнись. Вытаращился поляк на кирпич: да как же
это может быть?
— Да вот, может, —
отвечает ему кирпич. — Уж больно ты спешишь. Да, видно, Христу Богу нашему и
верному святому Его, Георгию Победоносцу, Москвы покровителю, твоя спешка
неугодна.
Не услышал, конечно,
такого ответа вельможа польский, а если б услышал, то обязательно, хоть чем, но
расколол бы кирпич! Велел он колесо на ось ставить, а ось выправить. И все это
нашим кирпичом. Ничего больше под рукой не оказалось. Бросил он потом кирпич в
карету, поехал. Да на наших воинов и нарвался.
— А зачем кирпич наш
украл? — грозно спросил поляка предводитель наших воинов. — Нешто кирпичей у
вас своих нет?
А поляк только глазами
от злости и досады поводит и что ответить — не знает.
Вскоре Москву совсем от
неприятеля освободили. Освободило наше ополчение с Мининым и князем Пожарским
во главе. А первой в Москву, во главе войска, вошла Сама Богородица в образе
Казанской Своей иконы.
После того заложили наш
кирпич в мостовую недалеко от Кремля, откуда ему виден был Успенский собор и то
место в стене, где он сто лет пребывал в каменном единении с собратьями. Грусть
охватывала его от вида собора, очень хотелось ему на старое место, нет в мире
лучше этого места, но только вздыхать оставалось кирпичу, если б он умел
вздыхать.
Теперь служба у него
пошла особая. Его топтали, ездили по нему колесами, долбили по нему, когда он
зимой льдом обрастал. Его полировали ветер и дождевые потоки, покрывали ковром
осенние опавшие листья, а после них — снег. Многие-многие годы провел кирпич,
живя так. Множество его соседей-булыжников заменили другими, а он все лежал и
лежал, пока конь какого-то лихого наездника не выворотил его из земли. Подобрал
его один мужичок и в угол своего дома вставил, взамен вывалившегося. Это было
самое скучное время из всей жизни кирпича. Угол дома выходил на лужайку, где
паслась хозяйкина корова. Иногда корова чесала свой бок о наш кирпич и это было
единственное развлечение, хотя и не очень приятное, потому как после чесания на
кирпиче оставалась растертая грязь.
