Прохрипелось шепотом:
— Отпусти, Господи, не
надо...
Пораженно стоял еще
минут пять, глядя на метель в окне. Слово, впервые за пятьдесят лет
произнесенное, выхрипом прозвучавшее, колоколом гудело сейчас в голове,
медленно затихая. Отвернулся от окна и медленно пошел назад, глядя в пол.
Остановился около стола, опершись на зеленое сукно кистью руки с потухшей
трубкой, наискось поднял голову. И когда секретарь Саша увидел поднятые на себя
хозяйские глаза, его аж отбросило. Такого его взгляда он не видел никогда и не
предполагал увидеть. Ведь каких только взглядов не удостаивался секретарь Саша
— от просто злых до убийственных и от усмешливых до смеющихся. Причем, когда
ему доставалось по уху, хозяйские глаза никогда не были злыми, и секретарь Саша
всегда радовался, получая оплеуху: раз бьет, значит — не расстреляет. Сейчас же
на него в упор смотрело безысходное одиночество и страх, но их обволакивала,
боролась с ними другая, обратная Сила. Суть этой обратности секретарь Саша
понять не мог, но зримая очевидность борьбы ее со всей ее страшной
беспощадностью с обеих сторон прямо рвалась из хозяйских глаз, заполняя кабинет
и приводя в оторопь секретаря Сашу.
— Теперь иди, Саша, иди.
Берии я сам позвоню.
Набрал номер, поднял
трубку:
— Лаврентий, через 15
минут заседание Ставки, но я сейчас о другом. Помнишь дело того священника,
который в Бутырке из журналов «Безбожник» вырезал евангельские цитаты и нарезал
таким образом целое Евангелие от Марка?
— Еще бы не помнить, —
последовал ответ в наушнике. — Это Евангелие пять месяцев по камерам гуляло,
еле перехватили. Вертухаи, болваны, тогда удивлялись, чего это он этот
«Безбожник» целыми пачками в камеру себе выписывает, единственный из всей
тюрьмы, мол, перековался бывший поп полковой. Потом здесь, в наркомате, со всех
управлений сбегались смотреть на сие чудо-издание. А как оформил, как переплел!
В этом ему один сумасшедший нищий помогал, подельником пошел.
— Что это за человек,
Лаврентий? Только не говори, что не можешь всех помнить.
— А я и не говорю. Он
незабываем, как и этот сумасшедший нищий. Как глянут, будто брандспойтом в
огонь твоей души.
— Ты поэт, Лаврентий?
— Да это не я, это
цитата одного из их сокамерников. Их следователь хотел кинуть в прессхату на
опускание — и не смог, и сам не мог понять почему. Так мне и объяснял. И после
личного лицезрения подследственных... Коба, я сам ничего не понял, но
наказывать следователя я не стал.
