— «С тоской и глубокой
тревогой отпускала я Тебя одного без милого нежного Бэби. Какое ужасное время
мы теперь переживаем! Ещё тяжелее переносить его в разлуке — нельзя приласкать
Тебя, чтобы хоть чуть облегчить Тебе твой тяжелейший крест и помочь нести Тебе
это бремя. Да, та черная душная туча, что висела над бедной Россией,
разразилась, и какой будет ужас дальше — никто не представляет. На всё воля
Божья.
Девочкам и Бэби уже
лучше — поправляются. С нетерпением ждем Тебя. Ты мужественен и терпелив, я
всей душой чувствую и страдаю с Тобой гораздо больше, чем могу выразить
словами. Что я могу сделать? Только молиться и молиться. Бог поможет, я верю, и
ниспошлет великую награду за все, что Ты терпишь. Сейчас молю Его о главном: о
скорейшем Твоем возвращении.
Кроме разлуки с Тобой,
больше всего огорчена, что не дают работать в нашем лазарете и, видимо, никогда
больше не буду врачевать раны милых наших солдатиков. Гордыня — грех, но
нет-нет, а ловлю себя на мысли, что за эти годы я стала сносной операционной
сестрой, и чем больше бывало в день операций, тем больше отступали мои личные
болячки. Чем сильнее перед тобой чужая боль, тем меньше чувствуется своя. О,
как отрадно вспоминать мои беседы часами с ранеными солдатами, как много мне
дали для души их нехитрые рассказы о жизни, о войне, как замечательно было
благословлять их после выздоровления на новые подвиги, дарить на счастье
ладанки и иконки.
Из наших охранителей нас
все оставили — и сводный полк, и конвой, и моряки Гвардейского экипажа. Они все
заменены революционными солдатами. Больше всего обидно за знамена Гвардейского
экипажа. Мне было больно при одной мысли, что знамена окажутся в руках Думы. И
матросы обещали их оставить во Дворце, но обманули и ушли вместе со знаменами.
Наверняка приказ Кирилла, который просто ошалел. Наиболее обласканные предали
первыми. Впрочем, ну их.
Вчера была чудная лунная
ночь, хотя стоял лютый мороз. Я полночи смотрела в окно на наш парк, покрытый
снежной пеленой. Тишину нарушали только пьяные и похабные песни наших новых
властителей. Но, слава Богу, они быстро утомились и заснули. Жаль наших
декоративных козочек, которых они, спьяну, балуясь, перестреляли. Но все равно,
я уверена, что они в глубине души — хорошие, и это хорошее у них обязательно
переборет нынешнее безумие. Но когда увидела в газете портреты нового Думского
правительства, просто ахнула — да ведь они все уголовники! Ходят слухи, что
Дума намеревается нас вынудить ехать в Англию. Ты знаешь, что эта мысль для
меня неприемлема, тем более что Ты сказал, что лучше уедешь в самый дальний
конец Сибири. И мы все за Тобой. Я буду санитаркой, посудомойкой, но только в
России. Наш долг русских — оставаться в России и вместе смотреть в лицо
опасности...
