— Торжество Православия.
Ты его наблюдал в Леваде. И я не нарушу присягу, я поведу их...
— Наливай!.. Там в
сейфе... — Гепнер грохнул кулаком по столу. — Никого и никуда ты не поведешь!
Отлуп! Отказано тебе в формировании твоего миллиона. А я так надеялся, — снова
стол испытал на себе удар кулака. — Целый фронт свежий! Да какой! Почему-то все
хотят вас предать. А вот мне не хочется вас предавать. А вот мне не хочется,
мне хочется быть вашим союзником! Наливай! Не бойсь, больше, чем к-какой я
сейчас, я не опьянею, ник-какого рубежа.
— Хм! — сказал Ртищев,
лицо его слегка непроизвольно сгримасничало, и он еще несколько раз сказал
«хм», налил и вдруг улыбнулся.
— Ну, значит, так тому и
быть. Стол я долбить не буду, ты, кстати, тоже пожалей, значит, торжество вот
такое.
— Да какое торжество?!
Кто из нас пьяней?! Обвал! Моя армия на полном износе, только трофеям благодаря
двигаюсь. У меня лошадей больше, чем танков, и они вытаскивают танки из грязи!
В ней даже 34-ки застревают! А лошадям уже жрать нечего. А овес еще не созрел,
а запасы кончились. Жду, вот, от Гудериана с Клейстом подарков. Юго-Западный
фронт они в мешок взяли, со дня на день Киев возьмут... И появление на нашей
стороне такого фронта — это гарантия победы!..
— Да пожалей ты,
наконец, стол, Эрик! А то больше не налью!.. А я не уверен теперь, что под
Москвой они остались бы такими, какими они были в Леваде. И за остальных из...
увы, несостоявшегося миллиона тоже.
— Эт-то почему же? До чего
противно трезветь... Наливай! Да не в своих бы они стреляли!.. Какие они, — Гепнер
сделал резкий жест рукой в сторону фронта, — им свои. Эти «свои» их предали.
Три чудо-директивы 22-го числа — это ли не предательство?! Мне ли говорить и
тебе ли слушать?! Этим директивам благодаря мы у Москвы скоро, а не перед
Брестом топчемся! А Брест при правильной обороне неприступен! Мне ли говорить,
тебе ли слушать?! И не обойдешь его, как линию Мажино. Болото со Швейцарию и
лес, как две Европы, это не шоссе Брюссель-Париж! А мы — здесь!
— Ну ладно, стол ты
добьешь, но приказа Гитлера ты не изменишь. Остывай. Понимаешь, мне ли
говорить, тебе ли слушать — присяга и нарушение ее — это сгусток запредельной
метафизики... Да налил уже!.. Да, их предали, того, кого ты наблюдал в Леваде,
но предательство того, кому ты давал присягу, тебя от присяги не освобождает. А
ведь они, с крестом патриаршим на груди, они, взяв оружие, они ж бы стали
мстителями. За себя! А ведь сказано в Евангелии — не мстите вовсе. И в этом
приказе нет лазейки. Я думаю, к ним бы милость Божия была проявлена, а она,
видишь, проявилась в приказе Гитлера. Вот так проявилось торжество... ошметки
от стола мне подари, я из них себе походную табуретку сделаю... Да и уж теперь
не стол, а кулак свой пожалей, он-то не из сандала.
