Он выходил их храма
вслед за стариком, днепровским воином. Обернулся. Там, в углу, где был
маленький барьерчик, а за ним какие-то скамейки, видно, для немощных старух,
ему вдруг показалось, какое-то шевеление. Уж не змей ли выползший шевелится там
в окончательных предсмертных судорогах? Дернулся весь организм Антоши,
содрогнулся, перекосило его всего в судорогах.
Выходя, едва со стариком
не столкнулся. Тот остановился, повернулся лицом к храму (и то же лицо у него
было, что и перед кануном), перекрестился медленно, развернулся и – пошел своей
дорогой. Антоша, повинуясь, видимо, его силе, тоже повернулся ко храму, поднял
руку, хотел перекреститься и... – не смог. Рука не повернулась. Вздохнул громко
и вдруг ему захотелось обратно туда, на этот островок, где нет вранья. И тут –
ошеломило его, оборот вокруг себя сделал в страхе – нет старухи! Еще один
оборот сделал – нету! "Да и быть не должно!" – совсем уже спокойно
проехало по извилинам.
Спина уходящего старика
уменьшалась, удалялась. И тут он на удаляющемся затылке увидел его лицо. Этого
не может быть! Да мало ли чего не может быть, но, оказывается бывает. И оно,
лицо его, было такими же, каким видел его Антоша перед кануном. Старик
продолжал молиться.
"Ну, так как же
молиться, если веры нет? Да ведь – нету!" Мельтешенье в голове есть,
сумбур во всех клетках тела и сознанья распирает, а это... того, что на лице
старика написано – нет ведь, ну нет и все тут!.. Общается старик с Тем,
Невидимым, Который на доске нарисован, ведь общается и – просит, и –
получает!..
"А как же можно
Днепр в ноябре в шинели, в сапогах переплыть? А что легче Ему, на камне
человека через полмира переправить или веру дать?" Да даст-то Он даст, да
взять-то как? Чем? Коли отсутствует в тебе то, что веру дарованную бы взяло.
Кишки есть, желчь есть, а вот этого – нету.
"Понудить себя
надо", – услышал он тут где-то в себе голос о. Антония. А как понудить?
Что это вообще означает? Ничего этого не знал Антоша, но он также не знал, что
теперь никуда ему не деться от молитв о. Антония, который стоял сейчас на
коленях перед маленькой иконой Антония Римлянина и плакал. Плакал уже
всамделишными слезами, которые текли по его щекам, как недавно тек пот, когда
принимал он Антошину исповедь.
Хохочущий младенец
удалялся в коляске. Неприкаянный, не видящий креста старик хромал неподалеку.
"И ведь неизвестно, кто из них раньше..."
"Да что же ты
делаешь?!" – загудел в болящей голове голос того пацана поверженного. Он
наяву сейчас валялся, искровленный и перепачканный у ног Антоши и Антоша,
переполненный пьянящим бешенством, заносил над ним свой острый ботинок.
