– Чувствую, – прошептал
Антоша.
Старик, действительно,
впечатляюще выглядел – взглядом птицу сшибет, рукой подкову разорвет. Старик
стоял перед каким-то металлическим столом со вделанными в него маленькими
подсвешниками. Все они были пусты, из одного только торчала горящая свеча,
освещавшая лицо старика. Старик что-то шептал. Взгляд его был совершенно
отрешен. И в то же время страшно сосредоточен. Нет, ни мыслью, ни созерцанием,
ни воспоминанием был занят старик, но чем-то таким... таким грандиозно важным
для себя, что Антоша, когда вгляделся в него все забыл, только глядел во все
глаза. Никогда еще в моей жизни, ни у кого с кем он соприкасался, не видел он
такого лица. Старик был занят, он не просто, стоял, он был занят каким-то
деланьем, которое не мог ни понять, ни языком выразить Антоша.
– Что это? – спросил
Антоша. Он так и сказал "это", а не "что он делает".
– Это – молитва, –
ответил священник, – он молится. В 43-ем году, когда наши войска форсировали
Днепр у Киева... ты видел Днепр у Киева?.. Другого берега не видно. На самой
середине бревно его перевернуло и он оказался в воде. В шинели и в сапогах.
Ноябрь месяц. И он доплыл.
– Но это невозможно.
– Конечно, невозможно.
Но он тогда взмолился в воде. Впервые в жизни. Только и успел сказать:
"Господи, помоги!" и ко дну пошел, захлебнулся, намок, да и холодюга
жуткая. Сам рассказывал, что будто кто за шкирку его – р-раз и на поверхность
выкинул. Стал барахтаться, а за шиворот так будто и держат его. Так и
добарахтался. Он ведь тоже Антон. Тут, считай, треть прихожан Антоны, придел у
нас Антония Римлянина. Думаю, что сам он и дотащил нашего Антона до берега, как
когда-то его самого Господь на камне от злодеев сюда, на берег спасения, на
Русь святую...
– А чего?.. О чем он
молится?
– А это он у кануна
стоит, где мы мертвых поминаем. Жена у него недавно померла. Вот за упокой души
ее и молится.
– А чего за
покойников-то молиться?
– А вот, когда помрешь,
тогда узнаешь! Что б тот, кто умер, оказался бы в том самом Царстве Небесном,
которое я тебе только что в обмен на грехи твои предлагал. И самое страшное для
человека – если он не оставил по кончине своей ни одного молитвенника живого о
себе, ведь за себя молиться умерший уже не может.
Сразу вспомнился Антоше
его недавний друг. Знает он и родителей его и остальных родственников – ни у
кого из них и мысли не возникнет стоять вот так перед кануном и просить для
умершего какого-то Царства Небесного.
