И – по всему остальному.
И – по частям из утробы.
И нет уже тепленького
маленького младенчика, окровавленные живые куски дергаются и пищат. И из писка
нечленораздельного выскакивает членораздельное „мамочка“, и змеей жалящей
цепляется в уши.
Взревело все в душе
Алешиной мамы, и она таки отодралась от простыни отлипла от кровавой жижи и
рывком выскочила из кровати. Три протрезвевшие девки не спали и молча смотрели
в потолок. Богомолка тихо посапывала и улыбалась во сне, сон Молчуньи был,
видимо, тяжек и беспокоен, она металась и кричала:
– Буду, буду рожать!..
Алешина мама молча вышла
из палаты. Дверь была на месте и открылась в положенную сторону. Она знала, где
шкаф с ее вещами, и шла туда. Дежурная сестра оторвалась слегка от чтения и
вопросительно подняла глаза.
– Раздумала, – сказала
Алешина мама, – домой пойду. Дежурная сестра равнодушно пожала плечами и
опустила глаза на чтение.
Никакие бабьи выходки
лет уже 30 как ее не удивляли, всякого навидалась.
– Коли по дороге опять
надумаешь, сразу сюда приходи, приемный покой не беспокой.
Алешина мама быстро
оделась и вышла. Шел сильный дождь, почти ливень. Совершенно небывалые ранее
ощущения охватили Алешину маму от этого дождя. Она любила баню, любила банный
пар и банную очищающую жару, когда потом выходит из тебя вся телесная грязь.
Холодные струи почти ливня, лившие на нее с небес, были сейчас для ее души, что
та баня для тела, только гораздо медленнее и с молящей болью вытаскивалась
душевная грязь. Тот самый свет, что разливался по палате от улыбки Николая
Угодника, колпаком сейчас накрывал Алешину маму, а взгляд свыше (и его сейчас
увидела Алешина мама) Алексея, Божьего человека, укреплял колпак и ставил нечто
вроде световой стены между Алешиной мамой и окружающим мраком.
И – очищающие струи с
Небес.
Но вот то, что с
медлительной ломящей болью вытаскивалось из души, вытащившись, подзадержалось
под маминой ладонью. Как раз на том месте, где ладонь слушала (и видела!),
стучанье в животе набирающего жизненную силу плода. И – резко стихло стучанье и
с той стороны световой стены, которую безуспешно пытался прорвать окружающей
мрак, проступило искореженное от бешенства лицо ее матери, бабушки номер два.
Сама ее вызвала. Как только не стряхнула с живота ладонью выползшую душевную
скверну (а ведь хотела и рука даже чуть дернулась!) так оно и возникло сразу,
орущее лицо бабушки номер два.
– Ну и сама за ним и
ходи! На меня не надейся! Одного Алешки твоего хватит. Дайте мне старость
спокойно дожить без соплей ваших детских!..
