Маша не спорила, не
доказывала, не осуждала, смотрела только перед собой.
– Ух и гляделы у тебя
язвенные!.. – сказала тогда Язва и рассказала, как она третьего „оформляла“,
когда срок на аборт просрочила.
– Со стола пришлось
прыгать, так засел, подлец, что ни в какую! Раз тридцать прыгала, пока не
почувствовала, ага, подвигается! пошел!.. Пора звонить.
– А почему родить не
захотела? – спросила тогда Маша.
– Да на кой ... он
нужен! Нищету плодить.
Чувство омерзения от
таких рассказов и постоянной матерщины прошло у Маши быстро. Ей стало очень
жаль девок. Но и жалость быстро прошла, она перестала замечать их, стараясь
находиться наедине с молитвой. Это заметила, почувствовала Алешина мама, когда
сегодня появилась здесь. Такое же вот лицо отрешенное и заплаканное
промелькнуло там... когда сына своего тащила от надписи той, сквозь молящихся
теток, одна вот сфотографировалась. А может она и была?
– Молишься? – спросила
Алешина мама, поправляя подушку.
Богомолка молча кивнула
головой подтверждающе.
– Что ж тебе Бог не
помог сохранить, коли ты так хочешь?
– Мы много чего хотим.
– Да ты вроде совсем
немного хотела. Родить всего... Сама говоришь, убийство, а выкинуть это что?
Это чье убийство? Не Бога ли твоего?
– Бог не убивает, –
сказала Богомолка и повернула тихие свои заплаканные глаза к Алешиной маме, –
Бог забирает к себе.
– Да чего там
забирать-то? Ни кожи ни рожи, ни костей ни мозгов, весом с мышку, ростом с
кузнечика...
– Есть чего забирать! И
кожа и рожа, и кости и мозги, все при нем, хоть и весом с мышку, – и вдруг
улыбнулись заплаканные глаза.
– Спасибо тебе... Все,
что Он ни делает, все, значит, так надо.
– Да, глядя на тебя, не
скажешь, что так надо, ведро слез, вон, выплакала. На мужика твоего смотреть
страшно. – И тут же подумала, что у ее мужа никогда такого взгляда не будет, ни
при какой ситуации, нечем ему так смотреть, нет ничего такого в жизни, что
могло бы сделать его глаза такими, как у этого, полдня у окон стоящего...
– Значит ведра мало, –
тихо сказала Богомолка, – слезы очищают...
– Да не слезы очищают, а
хирургический нож! – резко и зло перебила Алешина мама. – Он уже тебя вычистил!
А слезы... слезы, по-моему, разъедают и душу и тело.
– Злые – да.
– А у тебя, значит, не
злые?
Задумалась ненадолго
Богомолка... и тут же Алешина мама подумала, что вот так задуматься (и как „вот
так“ – не выразишь, чтоб вот такое на лице изобразилось), она тоже не умеет,
как не умеет ее муж, Алешин папа, так смотреть и стоять, как стоит и смотрит
сейчас под дождем муж Богомолки. Подумала Богомолка и сказала:
