Помещение длинное и широкое, размером с футбольное поле. Едкий запах серы разъедает мне ноздри и заставляет слезиться глаза. Воздух густой и горячий. А потом в дальнем конце зала я вижу их: две фигуры, окутанные тенью, одна гораздо больше другой — и даже на расстоянии чувствуется исходящая от нее угроза.
— Они сбежали. Каким-то образом они сумели бежать. Я не знаю как…
Я двигаюсь вперед. Я спокоен — так бываешь спокоен во сне, когда понимаешь, что спишь и на самом деле тебе ничего не угрожает. Шаг за шагом я приближаюсь к растущим на глазах теням.
— Все были убиты, все. И вместе с ними три пайкена и два краула, — говорит маленький большому, суетливо подергивая руками. — Они были у нас в руках. Мы почти… — говорит он, но другой его обрывает. Он всматривается, чтобы увидеть то, что уже почувствовал. Я останавливаюсь и стою неподвижно, затаив дыхание. Однако он обнаруживает меня. У меня по спине пробегает дрожь.
— Джон, — говорит кто-то. Голос слышен, как отдаленное эхо.
Большая фигура идет ко мне. Он возвышается надо мной — шестиметровый, мускулистый, с рубленой челюстью. В отличие от других, у него не длинные волосы, а коротко остриженные. Смуглая кожа. Он неотрывно смотрит на меня, медленно приближаясь. Девять метров, потом шесть. Он останавливается в трех метрах. Мой кулон становится тяжелым, и цепочка врезается в шею. Я замечаю, что его шею обвивает огромный фиолетовый шрам.
— Я ждал тебя, — говорит он ровным и спокойным голосом. Он поднимает руку и из ножен за спиной достает меч. Меч сразу оживает, но сохраняет форму, хотя металл становится почти жидким. Рана в плече, полученная от брошенного солдатом кинжала во время битвы в Огайо, взрывается болью, словно в меня вновь вонзаются кинжалы. Я падаю на колени.
— Давно не виделись, — говорит он.
— Не знаю, о чем ты, — отвечаю я на языке, на котором никогда прежде не говорил.
Я хочу немедленно покинуть это место, где бы оно ни было. Я пытаюсь встать, но такое впечатление, что я вдруг прирос к полу.
— Неужели? — спрашивает он.
— Джон, — снова слышу я откуда-то издалека. Могадорец, кажется, не слышит. В его взгляде есть нечто такое, что не позволяет мне отвести от него глаза.
— Меня не должно быть здесь, — говорю я. Голос звучит жалко. Все выпадает из поля зрения, остаемся только мы двое, и больше ничего.
— Я могу сделать так, что ты исчезнешь, если тебе так хочется, — говорит он, выписывает мечом восьмерку, и в воздухе зависает ее белый след. А потом он атакует, высоко подняв меч в сильном замахе. Он наносит удар, меч летит как пуля, и я знаю, что мне его не остановить, и сейчас я буду обезглавлен.
