Я отвожу взгляд от знакомых глаз Джона Смита на экране. Рядом с компьютером стоит маленький, всеми забытый цветок. Он поник и зачах, сжался до половины своего нормального размера, листья по краям стали коричневыми и ломкими. Несколько лепестков упали и теперь лежат на столе рядом с горшком, сухие и сморщенные. Цветок еще не умер, но дело идет к тому. Я наклоняюсь к нему, беру в свои ладони, придвигаюсь лицом так, что мои губы касаются листьев, и обдаю его горячим дыханием. У меня по спине пробегает ледяной холод, но взамен в маленький цветок врывается жизнь. Он пружинисто распрямляется, листья и ствол наливаются зеленью, вырастают новые лепестки — сначала бесцветные, но постепенно становящиеся ярко-фиолетовыми. У меня появляется озорная улыбка при мысли о том, как бы повели себя сестры, увидев такое. Но я им такого не покажу. Это было бы неправильно истолковано, а я не хочу, чтобы меня выбросили на мороз. Я еще к этому не готова. Скоро буду готова, но не сейчас.
Я выключаю компьютер и спешу обратно в постель, а в голове крутятся мысли о Джоне Смите, который где-то далеко.
«Будь осторожен и скрывайся, — думаю я. — Мы еще отыщем друг друга».
Меня настигает низкий шепот. Голос звучит холодно. Я не могу двигаться, но напряженно слушаю.
Я больше не сплю, но при этом и не бодрствую. Я парализован, и мои глаза ничего не видят в непроглядной тьме номера мотеля. Над моей кроватью возникает видение, и я чувствую волнение, которое напоминает то чувство, что я испытал в тот момент, когда в Парадайзе, штат Огайо, мои ладони зажгло мое первое Наследие — Люмен, Свечение. Тогда еще был Генри, он еще был жив. Теперь Генри нет. И он никогда не вернется. Даже в таком состоянии я не могу отрешиться от этой горькой реальности.
Я полностью вхожу в видение надо мной, прорывая тьму светящимися ладонями, но свет поглощают тени. А потом я резко останавливаюсь. Наступает полная тишина. Я протягиваю перед собой руки, но они ни до чего не дотрагиваются, мои ноги отрываются от пола, и я парю в огромной пустоте.
Снова слышен шепот на языке, который я не распознаю, но каким-то образом понимаю. Слова произносятся с большим волнением. Тьма уходит, уступая место серому, а потом белому — причем такому яркому, что мне приходится щуриться. Легкая дымка передо мной рассеивается, открывая просторную комнату со свечами вдоль стен.
— Я… Я просто не понимаю, что пошло не так, — слышен явно потрясенный голос.
