Старшина. Насколько я знаю официантов, их больше злит, когда не дают.
Калоус. Верно… Я не потому, что он дал… а как он дал! После всего того…
Старшина. После чего?
Калоус. После всего… того…
Старшина. Калоус, вы что, нарочно? Какого черта! Сделал вам что-нибудь господин Гупперт?
Калоус, опустив голову, молчит.
Ремунда. Товарищ старшина, вы какого года рождения?
Старшина. Простите, Ремунда, но это вас не касается.
Ремунда. А когда кончилась война, сколько вам было?
Старшина. Двенадцать. А что?
Ремунда. Есть вещи, которые трудно объяснить. Всего десять лет разницы… и человек уже не понимает.
Старшина. Ремунда, я с Калоусом распил не одну кружку пива и хочу, чтобы все было как должно быть.
Ремунда. А как должно быть?
Старшина. Почему он стрелял?
Ремунда. Несчастный случай.
Старшина (с облегчением). Почему вы, Калоус, вытащили оружие?
Калоус. Я уже сказал.
Ремунда. Хотел показать господину Гупперту.
Гупперт. Неправда!
Старшина. Кто же все-таки врет?
Гупперт. Я всегда умел держать себя в руках! Не распускаться. И тут сдерживался. Держался до самой последней минуты. Но сегодня сказал себе: а зачем тебе, собственно, держать себя в руках? Распустись. Обязательно ли быть вежливым? Что это тебе дает? Пану Калоусу не нравится, как я провожу время, или уж не знаю, что… как я пью, или, может быть, не нравится, что я… ну как это… непролетарского происхождения, или что я думаю так, как мне нравится. Вот это ему не нравится? Я с паном Калоусом вообще не должен был разговаривать. «Принесите, пан кельнер, унесите, пан кельнер», — и весь разговор. И пан Калоус не стрелял бы. Пан Калоус сказал бы: ваш слуга покорный!
Калоус. Что ж, я готов! Ваш слуга покорный! Почему не быть слугой покорным! Я еще успею, товарищ старшина, пока вы меня не увели?! Я ведь ловкий! Я ведь — в два счета! Мамочка, нарежь-ка господину Гупперту пражской ветчины, не очень жирной, смотри! Да не забудь приготовить постельку господину Гупперту. Ночной горшок под кровать господину Гупперту! А как насчет грелки к ногам, господин Гупперт?
Гупперт. Вот что я скажу: выстрелил он — пусть! Что было, то было. (Впервые за все время вышел из себя, бешено орет.) Но держать язык за зубами его так и не научили! Я хотел быть коррект. Я все понимал. Я хотел помочь, но сейчас не буду больше коррект, не желаю!
Все молчат.
Старшина (милиционеру). Пишите: мотивы покушения не установлены. Допрашиваемый признает, что выстрелил в состоянии невменяемости, запятая, с намерением… нет, просто в состоянии невменяемости… Так, Калоус?
