— А вы, Игорь Павлович, где учились? — спросил невпопад Яровой.
— В Хабаровске. Горком комсомола направлял.
— Да. Богатая у вас жизнь.
— Не знаю, не знаю… Трудная — это верно. Но тем и дороже, что трудная.
— А почему с должности начальника лагеря ушли? Тяжело стало? В городе решили осесть?
— Так надо было, — буркнул Бондарев. И нехотя, через паузу, добавил: — Зато мой стажер — начальник этого лагеря теперь. Всегда заходит. Советуется. Большого полета парень. Далеко пойдет. Я это сразу видел. Потом сам его на свое место рекомендовал. Я же в том лагере часть своей жизни оставил. Кому, как не мне, знать, кто там справится… Хватит об этом. Вон Рыба идет. Ох и бандюга был! Сволочь — редкая. В лагере его свои же жестоко били. Чем попало. Пока горбатым не сделали.
— За что?
— Нет на свете ни одной пакости, какую этот мерзавец не смог бы утворить.
Рыба тем временем, заметив Бондарева, приподнял шапку, переломился в пояснице:
— Здравствуйте, — улыбнулся плутоватыми глазами.
— Здравствуй, — сдержанно и строго ответил Бондарев.
— Он совсем старик, — удивился Яровой.
— Бог шельму метит.
— А чем он отличился?
— Поваром у нас был. Покуда наказание отбывал. Прибыл тощим, как жердь, и вдруг толстеть начал. Хотя паек ему одинаковый со всеми выдавался. Думали, что ворует. Проверили. Оказалось — нет. И тогда я сам решил за ним понаблюдать. И что вы думаете, этот подонок всех вокруг пальца обвел! На чае капиталец неплохой сколотил. Торговал им втихаря. Сбывал чифиристам по полсотне за пачку. А нормальным зэкам вместо двух пачек на котел, как было положено, лишь одну пачку сыпал. И соды добавлял для цвета, чтоб его афера незамеченной осталась. И не замечали. Целых два года. А избыток соды влияет на… Скольких мужиков сделал этот гад импотентами — сосчитать трудно. А ведь знал сволочь, что делал. Ладно бы по недомыслию. И то непростительно… На беде мужичьей наживался, паскудник!
Яровой оглянулся. Рыба все еще маячил в конце улицы. Он старался держаться подальше от домов, ближе к проезжей части. Будто боялся, что кто-нибудь швырнет из окна тяжесть на его голову. За старые грехи, что громадным горбом висели за плечами.
— Почему он не уедет из Магадана? Ведь убить могут…
— Убьют— не жалко будет. А не уезжает потому, что кому понадобится, тот его из-под земли достанет. От зэков не уйдет. Рыба это знает. Здесь как раз безопаснее: чифиристы, кому он чай сбывал, берегут его по старой памяти. Охраняют. Они мужичьей беды не понимают. Уже на втором месяце кайфа развалинами становятся, а потому вся их любовь — пачка чая. Потерянные эти люди. Для всех. И для самих себя. Ни жены, ни детей у них быть не может.
