Это ты человека с лягушкой сравниваешь? — говорю и моего единственного, любимого Стефана изо всех сил пятерней хрясть. Попала по зубам. Кровь наша родная льется — у меня из руки, у него изо рта. Смотрим друг на друга. Он губы языком облизывает. Мне его уже жалко стало, хотела было прижаться к нему, прощения попросить, ан нет. Словно железный прут в меня вставили от пят до головы. Повернулась, как кукла на штыре, и пошла к двери. Иду по лестнице вся одеревенелая, подбородком не могу пошевелить. Не помню, как попала в свою комнату, как на кровать легла. В голове шумело, глаза делались все суше, будто вся влага из них выпарилась. Я даже бояться стала, что мой ребеночек из-за этой сухости куда-нибудь прилепится и с ним что-нибудь плохое случится. И тут все хуже и хуже во рту, в носу. Попить бы надо, но даже пальцем не могу пошевелить от слабости.
Потом уж я белого света не помнила. Кто-то надо мной склонялся, голову мою хотел приподнять, а она неподвижно-твердая, железный прут, тот, что внутри меня, мешает. Какие-то краны вокруг, резиновые трубочки. Уколы в вену. И мир вокруг холодный, белый, мерцающий. То Стефан передо мной заплаканный, то кто-то чужой, потом мой отец. Губы у них у всех скачут по лицу, на щеке появятся, затем над глазом. Что такое творится, думаю, где я нахожусь. Но тут возникло лицо Стефана, и у него все на своем месте: глаза под бровями, усы под носом, а потом только губы. И он говорит мне:
— Ванда, ты меня слышишь?
— Слышу, — отвечаю. А сама удивляюсь его глупому вопросу.
Тогда он встает на колени и опускает мне на грудь голову.
— Прости меня, жена моя дорогая и единственная, — шепчет.
Я снова удивляюсь.
— А мы что, поженились? Ничего не помню.
— Поженимся, как только выйдешь.
— Может, в костеле обвенчаемся? — говорю я тихо, неожиданно осмелев. — Для родителей важно.
— Хоть в костеле, хоть в церкви, хоть в храме буддийском, где только хочешь. И пусть уж у нас ребенок родится, даже если он и дебилом будет после этой твоей болезни.
— Значит, я больна?
— Была больна, но уже поправляешься, счастье ты мое единственное, — говорит и руки мне целует.
— Стефан, а где я?
— В больнице. Палата у тебя отдельная и все, что необходимо.
Я снова очень удивляюсь и спрашиваю, о каком ребенке он говорит.
Он посмотрел на меня и тоже удивился:
— Не помнишь, что будешь матерью?
— Я?
На эти мои слова он берет мою руку и кладет на живот. Я чувствую, что живот округлый.
— Что это я так поправилась? Наверное, от этого лежания.
