Через некоторое время Жумагул вернулся с небрежно расстегнутым воротом. Видя, что я никуда не ушел и продолжаю стоять на месте, он спросил меня уже более миролюбиво:
— Чей он сын?
— Коневода Сугура.
— Какой Сугур?.. Это хромой, в «Жданове?»
— Да.
— Так он только что был здесь, — сказал Жумагул и снова пошел к месту, где были привязаны лошади.
— Мне можно идти? — спросил я его вдогонку.
Жумагул махнул рукой, давая понять, что я свободен и ко мне он больше никаких претензий не имеет.
Я тут же сел на своего коня и вернулся в аул. Мне было стыдно смотреть людям в глаза. Когда кто-нибудь попадался навстречу, я чувствовал, как щеки и уши у меня заливает краска. Некоторые смотрели на меня с усмешкой, другие — с молчаливым укором. А может быть, это мне только казалось.
* * *
После случая на празднестве Султан ко мне больше не показывался. Я решил все-таки разыскать его и поговорить с ним.
На следующий день я выехал в аул коневодов. Здесь меня встретил отец Султана Сугур — маленький громкоголосый старик с жидкой бороденкой. Сидя на корточках у юрты, он возился со старой сбруей. Завидя меня, встал и пошел навстречу.
— Эй, иди-ка сюда, — позвал он не очень приветливо.
Я подъехал.
— Где Султан?
— Откуда я знаю...
— Как же это ты не знаешь? — сверкнул на меня глазами Сугур, угрожающе перебирая в руках камчу, — разве вы не вместе воруете каракуль?..
Сугур, прицеливаясь на меня злыми черными глазами и становясь все более сердитым, по-петушиному обошел вокруг моего коня и вдруг гневно налился краской и закричал:
— А ну, слезай с кобылицы!.. Я вам покажу! Я вас научу!..
И он, легко потянув за рубашку, опрокинул меня с коня. Я кое-как удержался, чтобы не растянуться на земле.
Со стороны на нас смотрели люди. Кто-то смеялся. Я стоял, растерянно опустив руки, и не знал, что мне делать. Такого позора я никогда не переживал. К тому же я чувствовал, что нашему вольному житью с Султаном пришел конец. Больше уж мы не будем с ним джигитовать по джайляу. Вскинув седло на плечи, я пешком направился в сторону своего аула.
Слух о том, что произошло на празднестве, дошел и до мамы. Честно говоря, я никогда не хочу ее огорчать, но как-то так получается, что в последнее время она часто расстраивается из-за меня.
Мне давно надо было с ней поговорить откровенно обо всем. Если бы я мог рассказать ей о том, что хочу стать писателем, что с Султаном сдружился только потому, что он доставал мне лошадей (я так люблю верховую езду!), что каракуль он стащил, не спрашивая меня, и на джайляу я приехал за тем, чтобы увидеть ее, — если бы все это я рассказал маме, она бы меня поняла и простила. Но я никак не могу начать об этом разговор, и когда мама в чем-либо упрекает меня, я неловко оправдываюсь, и глаза у нее становятся еще больше печальными. Видимо, в эту минуту она думает, не лучше ли ей выйти замуж за Каратая и тем самым наказать меня за все мои проступки. Но ведь мы с мамой не любим Каратая, и нам совершенно не нужен его облезлый, как старый верблюд, мотоцикл.
