Расположился всерьез и надолго.
До Бреста!
Правильная поговорка: на ловца и зверь бежит. Подвалил фарт Петру Очерету. Формировало начальство делегацию шахтеров для поездки в Польскую Народную Республику, в гости к польским горнякам. В парткоме вспомнили, что знатный забойщик, руководитель бригады коммунистического труда Петр Сидорович Очерет в свое время в войсках 2-го Белорусского фронта воевал в Польше. И предложили Петру:
— Поезжай-ка, брат, в Польшу. На людей посмотри да себя покажи.
Петр для приличия сохранил невозмутимое выражение лица, солидно погладил рыжеватые, недавно отпущенные, но уже на запорожский фасон смахивающие усы.
— Як що народ доверяет, то я можу…
А сам до чертиков был рад неожиданному предложению. Ему и во сне не снилось, что опять увидит он землю, по которой шел, теряя друзей, братаясь с новыми, шел в бой, на смерть, на Берлин. Снова увидит он камни Варшавы, небесную синь Вислы, познаньскую ратушу, а может быть, — чем бес не шутит — и тот дом темного кирпича, оплетенный диким виноградом, и ту, однажды открывшуюся для него, дверь…
Снова подняться на вершину горы, окруженную дубами и соснами, стать у черной гранитной плиты и белого мраморного обелиска, на котором золотом на вечные времена написано:
«Здесь покоится прах Героя Советского Союза
гвардии майора Сергея Курбатова,
отдавшего жизнь за свободу и независимость
народной Польши.
Вечная слава!»
И там, у могилы командира и друга, наедине с нею, не торопясь снова вспомнить все дороги, переправы, блиндажи, дзоты, бои и медсанбаты, все, что давно осталось позади и все же никогда не будет прошлым, таким прошлым, которое запросто, как папку с бумагами, можно сдать в Подольский архив или даже в Музей Советской Армии.
Кандидатура Петра Сидоровича Очерета была утверждена, и вот гвардии старшина запаса, кавалер советских и польских орденов и медалей, воин, раненный и контуженный, едет в скором поезде Москва — Варшава — Берлин, едет в свое прошлое…
Между тем жизнь в вагоне входила в обычную, железнодорожными правилами установленную колею. Разбитные проводницы разносили по купе наволочки и простыни, солидно мерцающие казенными пломбами. В эмпеэсовских мельхиоровых подстаканниках трепыхался жидкий чай. Ловко скрытые от глаз пассажиров репродукторы шипели и хрипели о подмосковных вечерах. Из открытой двери крайнего купе уже неслись громогласные возгласы и бодрый стук костяшек, возвещая о том, что вездесущие «козлятники» не теряют времени зря.
