Яхту Нэвила качало и переваливало с боку на бок в открытом море; борясь с волнами, она пересекала Ла-Манш.
В каюте под палубой Колби тошнило, болел желудок; крепления роскошных светильников главной каюты скрипели. Каждый раз, когда она открывала глаза, перед ней как перевернутый метроном раскачивалась бронзовая люстра.
— Хозяин сказал, что вам станет легче, если вы съедите что-нибудь, — сказала Айлин. Поднос, который она принесла, опасно накренился над кроватью.
— Скажи ему, чтобы он убирался к черту, и ты вместе с ним, — простонала Колби, наклоняясь над простынями, пытаясь найти тазик, который она приказала там поставить.
Горничная вышла и поднялась со своим подносом на палубу.
Айлин была чрезвычайно довольна собой. Рядом с ней капитан корабля был в таком же состоянии, что и ее госпожа.
— Идите в постель, капитан Дэвиде, — услышала она голос Нэвила. — Оставьте ваш пост первому помощнику. Мы с ним справимся.
Нэвил повернулся и увидел зеленое измученное лицо Айлин.
— Спускайтесь вниз. Я присмотрю за леди Колби. — Он взял поднос и последовал за ней вниз.
Колби услышала звук открывающейся двери и смешок Нэвила при виде ее.
— Убирайтесь, — простонала Колби, ожидая, что он тут же выйдет, как сделал бы любой джентльмен.
— Океан великолепен, — спокойно сказал он. — Пойдемте на палубу. Холодный воздух взбодрит вас.
Сил у Колби оставалось немного, но она изловчилась и швырнула ему в голову подушку. Он поймал ее и подошел к кровати.
— Тебе нужны шампанское и бананы, — сказал он, стараясь не смотреть на ее вытянутые на кровати длинные стройные ноги, открытые высоко задравшимися юбками. Он попытался представить, каково гладить руками эти соблазнительные ноги, повторяя их путь губами. Дыхание его перехватило.
Мысль о том, чтобы заняться любовью с Колби, приходила в последние несколько дней в самые неподходящие моменты. Какой неожиданный поворот. Он знал, глупо было ожидать, что Колби вынесет что-то большее, чем просто холодный акт воспроизводства, проделываемый как можно быстрее. О том, чтобы бездумно предаться страсти, как было у них с Грэйсией, не могло быть и речи. И это его устраивало. Он давно зарекся от того, чтобы вверять свое сердце какой-либо женщине, тем более такой непокорной и бесстрастной, как его жена.
