— Эх, кошка, — сказал граф. — Что же ты, кошка?
— А я и не кошка, — сказала кошка и облизала с усов голубую кровь. — Я — Восьмой.
— Сицилист? — выдохнул граф.
— Сицилист, — мрачно кивнула кошка, изготавливаясь к прыжку.
Осознав неизбежность рокового исхода, Орлов истошно закричал:
— Позвольте, я не курица, я не ку…
…Ещё не утихло эхо предсмертного вопля шефа жандармов, когда он проснулся.
— Денщик! — закричал он. — Денщик!!!
Как из-под кровати (а может быть — и действительно из-под неё) возник денщик.
— Что у нас на завтрак? — спросил граф, томимый предчувствием.
— Как велели — курятина-с… — ошеломлённо ответил денщик.
— Отставить курятину! Штаницына ко мне!
Двое на всю Россию,
или С больной головы на здоровую
Вдвойне скоромную сегодня курятину подменила собой овсяная каша, которую граф с плохо скрытым отвращением и поглощал в ожидании ротмистра.
Штаницын вошел, не доложившись, как положено, и Орлова это почему-то нисколько не удивило. Два равно безумных взгляда скрестились осередь комнаты.
— Восьмой? — заговорщицки спросил граф.
— Восьмой, — рыдая, сказал ротмистр и повалился на колени. Орлов поманил его к себе ложкой. Штаницын, как был, на коленях, подошёл к столу. Некоторое время шеф жандармов и ротмистр переговаривались знаками. Со стороны могло показаться, что они разыгрывают пантомиму «Птичий двор». Оба кормили воображаемых кур воображаемым же кормом.
— Вывезешь? Доставишь? — только и спросил граф.
— Христом-господом нашим… — вымолвил Штаницын и опять заплакал.
— Ты уж корми их там… соответственно… блюди… Как тебя по имя-отчеству-то?
— Сергей Сысоевич, — отвечал Штаницын, не осушая глаз.
…Прямо скажем, ротмистру Штаницыну граф не поверил. Он был умён. Но умён, как оказалось, слишком.
Дело в том, что, доведённый до отчаяния неопределённым к себе отношением государя, он принял рапорт Штаницына и его безумие (во всей очевидности, преднамеренное) за очередное монаршее испытание на верность. Видимо, проверить решил император, как поведёт себя верный его охранитель в столь нестандартной ситуации, не проявит ли халатности или вольномыслия.
Поэтому граф условия игры принял и включился в неё со всей живостью.
— А скажи, братец Сергей Сысоевич, — вкрадчиво пытал он ротмистра. — Не выйдет ли в народе нашем возмущения от куриного вида? Скажут — у всех власть как власть, а у нас вон кака страсть!
— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, — просто, прямо, по-военному ответствовал Штаницын. — Мы, русские люди, ко всякой власти привычны и подчиниться готовы, а в особенности законной. Были под царями, будем под курями — какая разница!
