— Андрей, берите ваши очередные розы и — марш на кухню, а то завянут, — скомандовала она и, когда он, взяв кувшин и цветы, вышел, спросила, глядя в скучающие глаза Соленова и по этим глазам предчувствуя, что он скажет: — Ну, как?
Согнав морщины невысокого лба к линии густых черных волос и почти туда же выдвигая из-за роговой оправы очков черные брови, он вздохнул, положил тетрадь на стол и покривил губы:
— Поэзию прокричали в шестидесятые годы во всяких там дворцах спорта. Люди так старательно делали себе имена, что и не заметили, как девальвировали само рифмованное слово. Своего они добились быстро — имена сохранились и чтимы, а поэзию это обездвижило.
— Так было всегда, — возразила Ирина Сергеевна, — отливы, приливы…
— Приливы из области медицины, — перебил он. — А поэзия: вот — я, а вот — слово, мы один на один, как на свидании с любимой девушкой. Если же любимую девушку одновременно рассматривают и щупают тысячи, то чувство теряет свои качества и угасает. Вот отчего сейчас в понятие — высокое понятие! — «поэзия» вкладывают самый широкий смысл. И уж не приходится удивляться легковерию, с каким люди признают стихами дилетантские, по существу, опыты.
— Ему всего этого, наверное, говорить не стоит, — озабоченно попросила Ирина Сергеевна, — или так подать, чтобы только понял, — намеком… Молодежь в наше время болезненно самолюбива.
— Критик обязан говорить не так, чтобы его поняли, а так, чтобы его не могли не понять, — распуская морщины на лбу и не давая сочным губам ползти в улыбку, сделал строгие глаза Соленов.
— Но, может быть, не сегодня, — взяв со стола тетрадь, Ирина Сергеевна нечаянным будто движением попыталась вернуть ее в руки Соленова, — а как-то растянуть по времени…
— Чтоб, не дай бог, не разбить самые бесценные иллюзии?
— Что, что? Какие еще иллюзии? — переспросила Ирина Сергеевна, рассеянностью тона обороняясь от каких-либо намеков на свое отношение к Юрьевскому.
— Те самые, которые человек питает о самом себе, — сказал он.
— И все же, — настаивала она, досадуя на себя, что отдала Соленову сразу все журналы и нечем было теперь его заинтересовать.
От входной двери раздался мелодичный перезвон.
— Пойду, пожалуй, — воспользовавшись им, как сигналом, сказал Соленов. — Советы начинающим, тягомотные объяснения… Я не дипломат, уж не обессудьте. За журналы, — он в пояс поклонился, — спасибо.
Соленов снял со спинки стула и перевесил на плечо тяжелую черную сумку на длинном ремне.
