Лариса повернула назад, пошла на рынок, полагая, что, может быть, там, в толчее людей, это неприятное ощущение развеется, снова спрячется в сундук памяти. Но это не спасло. Казалось, всё смотрел и смотрел на неё Женька с укоризной, испепелял взглядом, и даже здесь, в базарной суматохе, не исчезли его серые, показавшиеся стальными, холодными, глаза.
Стоило бы вернуться к машине, успокоиться, но идти не было сил, ноги точно налились свинцовой тяжестью, и она опустилась на лавку, рядом с шумными торговками, уставилась в одну точку.
Она сидела долго, все их встречи с Женькой прокрутились в голове, как в кино. Ощущение тяжести постепенно ушло, вернулось самообладание, даже раздражение на себя – а ты, Лариса, баба, хоть и машину водишь, – и она поплелась на Гоголевскую, долго стояла около общежития, и снова вдруг нахлынули воспоминания.
…В общежитие надо было возвращаться в одиннадцать, а они с Женькой после кино отправились на речку. Думать о том, что в «общагу» её никто не пустит и придётся на улице блукать до утра, в лучшем случае добраться до вокзала, где круглосуточно работал ресторан, не хотелось. Она с восторгом наблюдала, как лихо прыгал с пешеходного мостика в воду Женька, хохотнула безудержно. Потом они сидели в сквере около кинотеатра, и Женька всё никак не мог согреться, клацал зубами, как перекупавшийся Петька Спичкин, видела когда-то Лариса такую скульптуру в музее. Ей стало его жалко, она притянула к себе, прижала крепко, и дрожь у Женьки прошла. Так они сидели долго, а когда Лариса встрепенулась, вспомнив про общежитие, Женька рассмеялся:
– Поздно уже, первый час…
Смех этот показался Ларисе предательским, и она резко вскочила, сказала с обидой:
– Всё из-за тебя… Ныряльщик за жемчугом…
– Но, но, – засмеялся опять Женька, – не расходись, теперь и до утра недолго осталось, выспишься потом.
И опять обидными, холодными, расчётливыми показались слова Женьки, а Лариса пошла к выходу из сквера. Длинная, несуразная тень её закачалась на асфальтовой дорожке в свете фонарей, и это точно добавило злости. Она побежала, выскочила на улицу.
Женька догнал её около общежития.
– Послушай, Лора, успокойся. Всё равно ты теперь никак в свою комнату не попадёшь.
– Ах, не попаду! – ещё сильнее разозлилась Лариса. – Плохо ты меня знаешь…
Она подбежала к распахнутому окну на первом этаже, вцепилась за край металлического отлива и, оттолкнувшись от цокольного выступа, взобралась на подоконник. Наверное, Женька оцепенел от её выходки, да и сама она не сразу осознала, что делает, и, только заслышав храп в ребячьей комнате, испугалась, в нерешительности замешкалась на подоконнике несколько секунд, а потом прыгнула в темноту комнаты, быстро проскочила серединой – слава Богу, ни на что не наткнулась, открыла незапертую дверь и оказалась в освещённом коридоре. Кто-то из ребят проснулся, свистнул вслед, но Ларису это уже не напугало, а даже рассмешило. Поднимаясь на третий этаж, попыталась представить, как понуро плетётся по городу Женька, удивляясь, должно быть, её бесшабашности.
