Она тоже на это сил не жалела, даже Егора в свою игру втянула. Нет ковров – попробуй достать по знакомству, телевизоры нужной марки в продаже отсутствуют – позвони друзьям, пусть на базах разыщут. Когда «Жигулёнка» голубого купили, решила: «Научусь водить! Буду на нём разъезжать, куда захочу, всё равно Егору некогда на нём ездить. Небось от служебных устаёт…»
Машину научилась водить, а радости только на три недели хватило. Тогда Лариса поехала в Мичуринск, захотелось ей побывать в городе студенческой юности. Казалось, это добавит сил, снимет усталость.
До города она доехала быстро, припарковалась на тихой Гоголевской, рядом со студенческим общежитием, отправилась бродить по улицам. И первым делом – в институт, в те шумные коридоры, которые, казалось, должны ещё помнить её и весёлых подруг. Но в здании было тихо, оно показалось вросшим в землю, одряхлевшим от времени. И внутри – всё серо, потрескавшиеся лестничные марши гулко отсчитывали шаги, скрипели половицы на этажах. Даже актовый зал, удивлявший раньше своими размерами, показался убогим, с провисшими потолками.
В институте были каникулы. Студенты разъехались по домам, преподаватели нежились где-нибудь на пляжах, догуливая отпуска, да и вряд ли кто из учивших её здесь работает, вон сколько времени прошло. Впрочем, с одним она, кажется, встретилась – с Валентином Ивановичем Семилетовым, но сразу не узнала, когда поравнялась в коридоре, только потом догадалась – это он, их «систематик». Валентин Иванович вёл курс систематики растений, гонял их нещадно, требовал, казалось, невозможного – точно определить растение, описать в дневнике и назвать по латыни. Теперь Валентин Иванович располнел, лицо округлилось, волосы показались серыми – где же их обжигающая чернота? Валентин Иванович повернул к лестнице, его шаги чётко отдавались в тишине, а потом стихли, растворились внутри здания. Значит, и он не узнал её, значит, и она стала неузнаваемой, и это тоже огорчило.
Лариса вышла на улицу, повернула на Советскую, пошла вверх, к парку, и не переставала удивляться – городок, казалось, состарился вместе со всеми – дома почернели, осели, трещины, как морщины на старческом лице. Она дошла до памятника Мичурину, низко поклонилась. И памятник показался каким-то приземистым, вросшим в землю.
Около плодоовощного института тоже было безлюдно, не так, как в то время, когда здесь учился Женя Бобров.
При воспоминании о Жене в груди что-то шевельнулось. Почему вдруг вспомнился он, ведь давно вылетело из головы его имя и их встречи забылись? Выходит, не забылись, а ушли вглубь. Наверное, человеческая память, как сундук, прячет в себя всё про запас и вот сейчас выхватила оттуда, из глубины, придвинула к лицу, и Лариса даже вздрогнула: смотрел на неё Женька каким-то цепким угнетающим взглядом с высоты своего роста, и от взгляда этого стало тяжело дышать, плечи будто придавил тяжкий груз. Женька был из той, их последней встречи, подавленный, смущённый, но, странное дело, сейчас он таким не казался, наоборот, подавленной и смущённой чувствовала себя она.
