За семнадцать лет полушубок превратился Бог весть во что. Но о хозяине этого сказать было нельзя. Заметив, что кто-нибудь из нас стегает лошадей хворостинкой, он начинал водить своими крутыми плечами, а затем хватал плетёный, как длинная ящерица, кнут и гнался за озорниками. Выручали нас в этом случае резвые ноги да быстро отходчивый характер Пафнутьевича.
Лошадей в нашем колхозе было четыре. Мы знали норов каждой из них. И самой большой доблестью было утихомирить Хвылю, гнедую кобылицу с белой заплаткой во лбу. Хвыля могла и покусать незадачливого седока, и копытом ударить. Из нас, ребятни, признавала она Лёньку, Дашухина сына. Видно, по нраву пришёлся он ей, если за всё время ни разу не оставила она на нём заметок от своих крупных жёлтых зубов. Лёнька восседал на ней важно, как маршал на параде, и если бы не голые пятки, потрескавшиеся от грязи, его можно было бы признать за лихого кавалериста. Впрочем, Лёнька где-то вычитал и стал величать себя Гайдаром.
– Так ты что, писатель, что ли? – спросили мы у Лёньки.
– Дураки, Гайдар – скачущий впереди, так переводится, – ответил он. – А кто у нас всегда едет впереди, а?
Мы молча соглашались: Лёнька действительно везде поспевал первым.
Две другие лошади – Карпетка и Бескострешная – характера были ровного, спокойного, и именно их стремился захватить утром каждый из нас. И в работе хороши, и проскакать до тока на них можно не хуже, чем на Хвыле.
А самым позорным считалось работать на большом мерине, которого величали Серый Фриц. Попал он к нам в колхоз из проходящей мимо воинской части. Солдатский начальник долго рассказывал Ивану Сергеевичу про его доблесть, как цыган, хвалил лошадь, и сделка состоялась. В солдатский обоз перекочевала самая лучшая свинья, – а Серый Фриц отправился под начало Пафнутьевича. Напрасно Чубайка – украинка, невесть откуда попавшая в нашу деревню и работавшая заведующей фермой, – роптала на председателя за то, что он сменял порося на гуся: Иван Сергеевич решения своего не изменил и только спросил у сержанта:
– Молодой он, мерин-то?
– Бабушке моей ровесник, вместе на «матаню» бегали. Только он в Германии, а бабка моя в Тамбовской губернии, в Избердее.
– Ты, солдат, брось шутить. При чём тут Германия?
– Да немецкий он, в плен мы его забрали, у обоза немецкого отбили.
Может быть, раньше узнай эту историю, Иван Сергеевич и расстроил бы дело, да свинья уже была приколота расторопными солдатами длинным немецким штыком во дворе у тётки Вари, а председатель уже два раза приложился к сержантской фляге. Выпив магарыч, председатель подобрел, а сержант, войдя в цыганский раж, продолжал нахваливать мерина:
