– Ничего ты, Марья, не понимаешь! Разве в корысти дело? Охота, говорят, пуще неволи…
Мысленно я с ним соглашаюсь. Тётка у меня человек по натуре жалостливый, и ей, конечно, трудно объяснить все прелести охоты. А что касается меня, так в Светлом привлекает именно охота да ещё грибы. В прошлом году осенью обвальный на них урожай выдался, по целому дню с корзинкой в лесу пропадал. И сейчас ещё дома сушёнки лежат, суп из них – царский! Весной, конечно, грибов не будет, но зато охота – в удовольствие.
Дядя Андрей терпеливо ждёт, пока я натяну резиновые сапоги, куртку, уложу ружьё в чехол. Моя вертикалка его страшно взволновала, даже пот на лице засеребрился, но о ружье спросил только на улице:
– Позавидовал я тебе, Василий Петрович. Где ружьё такое достал, а? Небось, как начальству, штучной работы пожаловали?
– Да нет, – отвечаю я, – самая обычная «тулка», в магазине зимой купил.
Разиня крутит головой, точно его облепили комары, недовольно хмыкает:
– А что ж я такое купить не могу?
Заметил я, что у дяди Андрея это в крови – чёрная зависть и непременно намёки на то, что другим всё возможно, а вот он обделён судьбой и все его прижимают. Наверное, Разиня, сообразив, что вопрос задал неприятный, сказал примиряюще:
– Да оно и не нужно мне, вертикальное. Из своей-то я по чем хошь палю, и всё в точку.
За сутки воды в реке прибавилось, совсем к огородам подкатила водная гладь, только на середине льдин стало меньше, уже не теснят друг друга, а проплывают величаво, как белоснежные корабли. Лодка у дяди Андрея стоит в заливчике, здесь и совсем вода тихая, кружит камышины, прибивает к берегу заплаву. В лодке тихо крякают две подсадные утки, непоседливо вертя своими серыми головами.
Лучше нет охоты с подсадной уткой! Затаишься в скрадке, а она, привстав над водой, страстно хлопнет крыльями – и летит над рекой щемящий до боли птичий крик.
Мы добрались до ольховой заросли, залитой водой, в чащобу затолкнули лодку. Место я определил себе на пеньке, укрытом кустами. Конечно, лучше бы скрадок сделать где-нибудь на сухом бугорке, но это займёт много времени, а весенний день тает, вон уже солнце село на верхушки недалёкого ельника. Дядя Андрей охапку сена, запасливо припасённую, на ветвях над моим пеньком разбросал и утку самую голосистую метрах в пятнадцати посадил.
Дядя Андрей рукой мне помахал, дескать, удачи, а сам по воде зашлёпал к другому ольховому кусту. Как он там устраивался, я не видел, теперь всё внимание было обращено к подсадной. И она словно почувствовала это, закричала истошно, и неистовый любовный призыв понёсся над водой.
