Симка несколько дней бесился, узнав о случившемся. Дашку избил до полусмерти, а потом, налившись какой-то внутренней силой, выскочил во двор, схватил топор и одним ударом обуха в голову свалил корову. Еле выбравшаяся из дома Дашка застонала сквозь слёзы:
– Что ж ты делаешь, изверг?
– Мясопоставки выполняю, – скрежетал зубами Симка. – Корову сдам, а потом, может, и тебя на мясо порешу.
– Ох-ох-ох, – стонала Дашка, – ирод проклятый!
Но потихоньку уползла в дом: знала – в гневе Симка как бык мирской, всякого на острые рога насадит.
Скорее поэтому Тавокин долго не появлялся в деревне, наверняка знал – не простит ему Симка его вероломства, поэтому время нужно, перекипит злоба его, исправится.
Уполминзага объявился в деревне уже по первому снегу, когда пороша за одну ночь отбелила округу, развесила лохмотья снега на дубах, не сбросивших ещё жёсткую, звенящую жестью листву. К утру лёгкий морозец осадил снег, и под полозьями маленьких санок он, как скрипка, кажется, пел долгую, протяжную песню.
Васька начал объезд деревни с Алексашки Федякина. Тот давно числился в задолжниках, но Тавокин до поры до времени обходил дом Федякиных стороной. С чудаком связываться – сам чудаком станешь. А тут ещё язык у Алексашки, как бритва, за словом в карман не полезет. Но вчера был у Тавокина неприятный разговор с районным начальством, приказавшим до первого декабря рассчитаться по всем заготовкам. Тавокин долго кряхтел по телефону, скрёб затылок:
– Не сдают, Василий Аристархович, будь они неладны, не мычат, не телятся…
– Что-то я не узнаю тебя, Тавокин, – хрипел в трубке голос начальника. – Ты сентиментальным, как баба, стал. Небось знаешь, что делать, не первый год работаешь. Своди скот на колхозный двор, там и забивай. Не хотят добром – действуй лихом.
– Да народ ждёт – может, сойдёт снег, ещё скотина на зеленях погуляет, жирка наберётся.
– Ты, Тавокин, под дурачка не играй. Ноябрь на дворе. Какой жирок, откуда? Озимые давно уж истоптали. Так что действуй, а то сумку отберём. На твою должность желающих много.
– Ясно, Василий Аристархович, – и Тавокин сам почувствовал, как натянутой струной выпрямилось тело.
Теперь ему предстояло выполнить наказ начальства. А с Федякина дома он начал не случайно. Сломай сейчас Алексашку, а вдов разных, мужиков плюгавых и трясти не надо, сами как миленькие отдадут.
В тёмных сенях дома Федякина Тавокин чуть не упал, зацепившись за угол громоздкого сундука, громко матюкнулся, с трудом нашарил ручку двери и ввалился в комнату багровый, как закатное солнце, злобно поглядел на Алексашку.
