– Это значит, что теперь я смогу и сам использовать эту секвенцию? – проигнорировав вопрос, спросил я.
– Конечно, сможешь, – хмыкнул Петров. – Как только заполучишь пирамидки для пентаграммы, тут же и сможешь.
Я понял, что изготовлению пирамидок прямо сейчас меня обучать не будут, и ловко сменил тему беседы, поинтересовался о взаимоотношениях между Петровым и Робертом Карловичем. Меня беспокоило упоминание Робертом Карловичем специалистов по секвенциям – религиозных фанатиков, с которыми Роберт Карлович сотрудничать был не в силах. Хотя Петров производил впечатление предельно здравомыслящего человека, полной убежденности, что речь шла не о нем, у меня не было. Вскоре Петрову удалось меня в этом отношении успокоить. О моем первом учителе, Роберте Карловиче, он отзывался с неизменной симпатией. Определенное удивление у меня вызвало ироничное отношение к Роберту Карловичу в части его успехов в бизнесе. Со слов Петрова, я понял, что Роберт Карлович является фактическим владельцем банковской империи, в офисе которой он меня принимал. При этом мне было дано понять, что в области бизнеса Роберт Карлович занимается мелковатыми вещами, не достойными серьезного человека. Что является вещами, достойными серьезного человека, я спросить постеснялся. Скромность и деликатность являются неотъемлемыми чертами моего характера, знаете ли.
Еще я спросил у Петрова, как он относится к отстранению широкой публики от знаний о секвенциях. При этом я ненавязчиво пытался выведать про то, что именно составляет предмет секрета. Мне удалось сформулировать три предположения о предмете ревностно оберегаемой тайны. По моей версии это могло быть:
– само представление о секвенциях, как таковых;
– некая персональная коллекция секвенций: активных и безразличных;
– что-то еще, о чем я пока не догадываюсь.
Я ожидал, что мой вопрос введет Петрова в задумчивость, хотя бы и не долгую. Я ошибался. Про представления о секвенциях, как таковых, Петров ответил, что лично он бы не возражал, если бы эти знания сделались достоянием широкой общественности. При этом он предвидит вызванные этим массовым знанием кризисы религии, философии, этики, науки, политики и кризисы много чего еще, что не приходит сразу в голову. Однако, по мнению Петрова, такие кризисы пойдут человечеству только на пользу.
Спросить, почему Петров, несмотря на свою явно выраженную активную позицию, не попытался подстегнуть таким образом человеческий прогресс, я постеснялся. Кажется, я уже упоминал свою деликатность.
