Павел привычно взглянул на окна в третьем этаже. Темно. Вероятно, телевизор смотрят. Он вызвал лифт и заглянул в почтовый ящик. «Вечерки» еще нет. Ладно, потом Кирилл сбегает.
В комнатах было темно и тихо. Телевизор не работал. Никого. Павел повесил куртку, прошел в ванную. Долго и тщательно мыл руки, словно врач. На кухонном столе поджидала записка: «Все в холодильнике. Ешь. Приду — расскажу. Татьяна».
В лотке аккуратно, словно на витрине, покоилась утка, обложенная картофелем. Кирилл, значит, еще не приходил, а то бы от этой витрины ничего не осталось. Последние три дня они виделись мельком и почти не разговаривали.
«Сам виноват, а еще нос воротит», — угрюмо думал Павел. Поведение сына огорчало и злило. И «вечерять» с бригадой Кирилл не оставался. По звонку уходил домой, не прощаясь.
Разогревать еду не хотелось. Павел выложил утку на тарелку, достал хлеб. В прихожей щелкнул замок.
— Мама? — спросил Кирилл.
Павел переждал, потом выдавил грубовато и резко.
— Это я.
Кирилл молча прошел в кухню.
«Женился бы он скорей, что ли», — подумал Павел, не глядя на сына.
Тот подошел к холодильнику и открыл дверцу.
— Есть будешь? — спросил Павел.
— А что? — сухо спросил Кирилл.
— Утку… Разговаривает, словно одолжение мне делает, — не выдержал Павел.
Ели молча. Утка хрустела тонкой коричневой кожицей. А картошка была розовой, сахаристой. Хорошо готовила Татьяна, а утку она запекала просто превосходно. От такой еды и настроение улучшается.
— Жалел я тебя в детстве, драл мало. — Голос Павла звучал добродушно. — А еще мою фамилию носишь.
— Дал бы мне девичью фамилию мамы. Все ты заранее знаешь, государственный ум, говорят, а это упустил. — Кирилл отодвинул тарелку и подошел к крану ополоснуть руки. — Рыжий я у тебя, батя.
— Кто рыжий? — Павел усмехнулся. — Ты, пожалуй, шатен.
— Нет, рыжий.
Павел отломил край спичечной коробки под зубочистку и с любопытством посмотрел на сына: что он еще скажет?
— Я в бригаду Синькова перехожу. — Кирилл вытер руки салфеткой. — Так будет лучше всем: и тебе, и твоему Сопрееву. — Не глядя на отца, Кирилл пошел в свою комнату.
Павел вскочил и тяжелым, широким шагом прошел следом за сыном. Он и сам не знал, для чего это делает. Распахнул дверь. Сын стоял у окна. Высокий, широкоплечий.
— Бить ребенка — последнее дело, — не поворачивая головы, произнес Кирилл.
— Сопляк ты. И негодяй!
4
— Ты не сердись, Паша, но я опять была в кафе. — Татьяна сняла плащ и повесила на вешалку.
