Мирабелла попыталась встать. Наверное, она не поняла слова «дезертир» и решила, что ее богатые похитители прислали за ней солдат.
— Изнасилование! — завопил Уолтон.
Австрийский капитан — тот самый, что оскорбил Лучио, — выхватил пистолет.
— Отпусти женщину, — скомандовал он, но, присмотревшись ко мне, скривился. — Это не мой солдат, — сказал он Уолтону, а затем мне: — Кто ты такой?
— Лучше спросите: что ты такое? — Глаза его затуманились: десятилетняя погоня наконец-то подходила к концу.
Я встал. Капитан в изумлении открыл рот. Солдат схватил Мирабеллу и оттащил ее в сторону. Она била его по лицу, пытаясь освободиться.
На один страшный миг отчаянные телодвижения Мирабеллы отвлекли капитана, и он повернулся к ней. Мирабелла вырвалась из рук солдата и вернулась под мою защиту. Уолтон вышел из оцепенения, выхватил у капитана пистолет, прицелился в меня и выстрелил…
Бездыханная Мирабелла упала в мои объятья.
Застыв от ужаса, капитан уставился на ее тело. Уолтон выскочил вперед, бешено жестикулируя.
— Взять его! — заорал он. — Вы не представляете, на что он способен!
— Женщина…
— Женщина мертва! И если они были вместе, она заслуживала смерти!
Его жестокие слова побудили меня к действию. Я кинулся на него, не выпуская из рук Мирабеллу. Решив, что я собираюсь удрать вместе с ее телом, капитан завопил:
— Не дайте ему уйти!
Его люди мигом окружили меня, перекрыв путь к выходу и туда, где стоял Уолтон. Я положил Мирабеллу на пол и с криком вступил в бой.
Нечасто я с такой радостью предавался жестокости: я ослеп, онемел и оглох от нее. В ту ночь у людей не осталось лиц: лишь глаза, которые следовало выдавливать, и кости, которые нужно было ломать, дабы прорваться к Уолтону. Он оробел и спрятался за стеной окровавленной плоти, а затем, поняв, что в руки я не дамся, тихонько скрылся.
Пока я пишу это, перед моим мысленным взором мелькают лица: брат Франкенштейна, его друг, невеста, он сам, изнуренный роковым недугом; безымянные лица тех, кто, подобно австрийским солдатам, невольно встал на пути моей ярости. И даже сотни тел, ставших частью моего тела, громко предъявляют мне обвинение: «Ты — мертвец».
И вот теперь Мирабелла. Я избит и покрыт синяками, но руки мои обагрены ее кровью.
Солдаты отступили и взяли здание в кольцо, чтобы стеречь меня, дожидаясь подкрепления. В эту минуту покоя я встал на колени рядом с Мирабеллой и взял ее на руки. Она была еще теплая.
— Проснись, — прошептал я. — Это всего лишь кошмар. Я здесь. Ты цела. Со мной тебе ничего не грозит.