В пансионе фрау Фишер обезумевшим филателистом была фрейлен Гертруда. Свои сбережения эта молоденькая и хорошенькая женщина тратила на что? На покупку хороших французских духов? Нет. На приобретение пары модных туфель? Нет. Все свои деньги она тратила на покупку марок. Ее не интересовали ни наряды, ни танцы, ни кавалеры. Ее интересовали только марки. Она говорила только о марках. Я, конечно, тоже начал собирать марки. Но мне было не угнаться за опытными и богатыми коллекционерами.
Однажды в коридоре пансиона мы встретили фрейлен Гертруду. Она была возбуждена, лицо залито краской, верхняя губка дрожала. Как я потом узнал, у нее был поклонник, молодой элегантный немец. Он обещал достать для нее две очень ценные марки в обмен... на ее любовь. Гертруда была возмущена, взволнованная, она выбежала в коридор. Тем не менее было видно, что два противоположных чувства борются в ее душе. На чем они порешили, мне осталось неизвестным.
Художник Чумаков, обедавший за большим общим столом, часто подсаживался к нашему столику. К концу зимы он стал очень озабоченным. Опаздывал к табльдоту. Едва прикоснувшись к десерту, вставал, задвигал свой стул и уходил. Он готовился к концерту своей жены. Жаловался на трудности, связанные с организацией этого мероприятия. Наконец наступил день концерта. Был снят зал на четвертом этаже какого-то учреждения. На эстраде на белой стене был намалеван громадный черно-желтый подсолнух. Он олицетворял, по-видимому, Россию. Певица, заламывая пухлые руки, пела только русские песни. Она не знала русского языка и пела с удручающим немецким акцентом. Во время антракта вся публика хлынула в соседний зал, где продавались бутерброды и лимонад. Курили, раскланивались налево и направо. Публика состояла почти исключительно из знакомых. Вскоре после этого вечера Чумаковы куда-то уехали.
Осенью меня предполагали отдать в немецкую школу. А пока что мне наняли репетитора, немецкого студента-медика, который жил на Уландштрассе, недалеко от нашего дома. Он преподавал мне математику и немецкую грамматику. Я сидел за столом и прилежно записывал под его диктовку формулировки определений и теорем. Эти уроки мне памятны тем, что на них я впервые соприкоснулся с красотой математики и был пленен ею навсегда.
Однажды я задержался после урока у своего студента, перелистывая с завистью его большой альбом с марками. Раздался звонок, пришел кто-то из его товарищей. Потом приходили все новые и новые молодые люди и девушки. Он представил мне их как молодых немцев, которые борются за возрождение великой Германии. У всех них были маленькие значки с изображением свастики. Мой преподаватель предложил мне остаться на их собрание. Но я счел более уместным уйти домой. В другой раз в метро в страшной толкучке я оказался прижатым к молодому немцу, который со мною разговорился. Он приглашал меня прийти в такой-то день в таком-то часу в такое-то кафе, где собирается молодежь. У него тоже был значок со свастикой. Он сунул мне карточку, на которой были напечатаны адрес и название кафе.
