Деревенские мальчишки по целым дням торчали возле нашего дома, наблюдая за сражениями; к нам на кухню то и дело врывались разгневанные домашние хозяйки и, швыряя на стол дохлых кошек, взывали к небесам и ко мне о справедливости. Наша кухня превратилась в настоящий кошачий морг, и мне пришлось приобрести новый кухонный стол. Кухарка заявила, что ей станет легче, если в ее распоряжении будет отдельный стол. Она просто теряется, когда среди нарезанного мяса и овощей попадается столько дохлых кошек: она боится, как бы не перепутать. Старый стол поэтому подвинули к окну и предоставили кошкам, а на свой стол кухарка никому больше не позволяла класть кошек, пусть даже дохлых.
Однажды я слышал, как она спрашивала взволнованную владелицу дохлой кошки:
— Что прикажете мне с ней делать? Варить, что ли?
— Это мой кот, — отвечала дама, — понятно?
— Очень хорошо, но сегодня я не готовлю паштета из котов. Забирайте его на кошачий стол. А этот стол — мой.
Сначала «восстановление справедливости» обходилось мне в полкроны, но со временем кошки вздорожали. До той поры я считал их дешевыми, и меня просто поразило, как высоко они ценятся. Я даже стал серьезно подумывать о разведении кошек для продажи. При ценах, установившихся в этой деревне, я мог бы иметь неплохие доходы.
— Полюбуйтесь, что натворил ваш зверь, — сказала мне одна разгневанная особа, к которой меня вызвали среди обеда.
Я полюбовался. «Творением» Томаса Генри оказалось жалкое, истощенное существо, которому на том свете наверняка было лучше, чем на этом. Будь несчастное создание моим, я бы только поблагодарил Томаса Генри; но есть люди, которые не понимают, в чем их благо.
— Я не отдала бы такого кота и за пять фунтов, — заявила дама.
— Это дело ваше, — возразил я, — но, на мой взгляд, вы поступили бы неблагоразумно. В таком виде красная цена ему шиллинг. Если вы надеетесь получить где-нибудь больше, пожалуйста.
— Разве это кот? Это же христианин, — сказала дама.
— Я не покупаю мертвых христиан, — ответил я твердо, — а если бы и покупал, то за этот экземпляр все равно не дал бы больше шиллинга. Считайте его христианином или котом, как угодно, но в обоих случаях он не стоит дороже шиллинга.
В конце концов, мы сошлись на восемнадцати пенсах.
Поражало меня и число кошек, с которыми ухитрялся разделываться Томас Генри. Это было самое настоящее избиение.
Как-то вечером, зайдя на кухню, — теперь уже я взял за правило каждый вечер ходить на кухню и производить смотр поступившей за день партии дохлых кошек, — среди прочих я увидал на столе кота редкой масти — трехцветного.
