— Сколько их у вас? — полюбопытствовала Надежда.
— Имеются. Но свои стихи я не читаю. А вот послушайте:
«Ну что ж! Все правильно! Теперь вы удивите…
Я, вспоминая жизнь свою, смотрю на небосвод.
И поколенью моему, мне чудится, в зените
Плывет, салютуя… весь необъятный звездный флот».
Отпускник-дипломат, не замечавший, казалось, ничего вокруг, встрепенулся и уставился на бородатого поэта.
— Что же такого особенного в вашем поколении?
Поэт легко отмахнулся.
— Это не мои стихи. Это отца. Ни одно из них не напечатано. А я считаю его истинным поэтом.
— А вы?
— Я, так сказать, подмастерье. Учусь!
— У вас разве есть другая профессия?
— Конечно! — воскликнул бородатый. — Я шорник.
— Что же вас заставляет сочинять стихи?
Каким восхитительным прищуром она наградила бородатого! «Нет, она не шпионка», — вновь подумал майор.
— Не могу не сочинять! — воскликнул бородатый. — Вот сяду чинить хомуты, гляну в окно. А там солнце! И сразу хочется писать про знамена и праздники. А вот еще! Это не я, это отец:
«Уж сколько лет назад
Тем самым же обрядом
Крещен был я, как все на всей Руси.
И кажется сегодня детство где-то рядом,
И смерть на расстоянии протянутой руки…»
В толпе произошло движение.
— За такие стихи сейчас можно получить… — раздался осторожный голос.
— Так почитайте свои, — попросила Надежда.
— Нет! — отмахнулся бородатый. — Я пишу про колхозы и заводы. Когда газета попросит. Мои стихи можно читать только по праздникам. На майские, например, мой стих на плакате написали. В одном экземпляре. И дали премию — три рубля!
«Бей врага, гранатометчик,
Не жалей своих гранат!
Заводи моторы, летник!
Поднимай аэростат».
Майор с удивлением наблюдал, как залетная фифочка изображала неподдельный интерес, которого наверняка не было. Он подумал, что сегодня же увезет эту женщину. Никто из окружавших не мог ей предложить то, что требовалось, — ни местные мужики, ни поэт, ни пьяненький отпускник-дипломат.
— У меня машина. Еду в Белосток, — сказал он, обращаясь к женщине. Заметил, как исчезает в ее глазах интерес к поэту, дипломату и всем окружающим. — Могу подвезти.
Вспыхнувшая улыбка, в которой читались и благодарность, и обещание, предназначалась только ему.
Июньские ночи коротки.
Машина мчалась с включенными фарами меньше часа, и уже вновь можно было без света различать дорогу.
— Для маскировки, — пояснил майор, и слово это прозвучало для Надежды непривычно и странно.
В рассеивающейся мгле лицо майора показалось ей измученным, серым. Иногда он словно забывал о существовании своей легкомысленной спутницы. А она с удовольствием взяла на себя эту роль. Расправила платье на коленях. Этот почти неосознанный жест призван был смягчить характер майора. Однако не произвел на него никакого впечатления. В то же время он явно старался посмотреть в ее сторону и не решался, а только косил глазом. Наконец она поняла, что он смотрит не на нее, а на поваленные вдоль дороги столбы с разорванными проводами.
