Надежда взяла бутерброд и стакан какого-то кислого сока. Уселась скромно в уголке. Навязчивое мужское окружение, возникшее сразу, сильно тяготило ее. Нельзя было не замечать откровенных взглядов, как бы раздевающих или брошенных поверх головы, со значением, в сторону соседа или собутыльника. Она не могла вообразить, как поведет себя толпа, не могла придумать, как вырваться. Только присутствие пожилого майора в пыльной дорожной форме и бородатого поэта с молодым вытянутым лицом слегка успокаивало.
— Зачем ехать в такую даль? — выкрикнул кто-то.
— К мужу! — весело отозвалась она.
После этого гомон немного поутих. Некоторые мужики, наглядевшись на дамочку, отваливали от стола, шли на улицу или к пивной стойке. Подходили другие. Неизменными оставались только пожилой майор за соседним столиком, какой-то отпускник, бледный от выпитого вина, и бородатый поэт.
Отпускник никуда не ехал, но, чувствуя близость женщины, аромат духов, изображал из себя преуспевающего дипломата, которого хотят послать за рубеж.
— А не боитесь? — прищурившись, спросил внезапно майор. — Грянет война!
— Кто сказал? — отпускник с брезгливым видом поднял стакан с вином. — Для чего, вы думаете, наш нарком ездил в Берлин?
Присутствие женщины, одной на всю ораву, заряжало мужиков невидимой энергией. Каждый выжимал из себя, что мог. Дипломат — значительность, майор — подозрительность и суровость, поэт — чувства, разросшиеся от стихов. И хотя его не слушал никто, он читал непрерывно, вырывая непонятные строчки и мысли, словно колдун.
Хвастовство дипломата вызвало сперва озабоченность у мужиков, но быстро надоело. А тот, не замечая неприязненных взглядов, видел только голубой шелк перед глазами и продолжал говорить, как он идет от повышения к повышению, служба дается ему легко из-за доброго характера и множества языков, коими он овладел.
Молодые, видно, решили его проучить.
— А чего ты в пивнушке сидишь каждый день, если такой умный? — выкрикнул один из них. — Вино пить можно и без языков.
— А… у… матери, — последовал ответ. — Матерь навещал.
— А может, он шпик? — раздался голос из дальних рядов. — Накостылять бы ему щас!
— Кто шпик? — откинулся дипломат. — Если бы я был шпик, я бы тут пил?
Мужик у стойки тяжко вздохнул и поднял кружку:
— Это наш… Федька Поломошнов.
— Откуда? — вскинулся намекавший про шпика.
— Из Рождествена.
— А… — напор остыл. — У вас там вся деревня Поломошновы.
Наступило молчание.
— Хотите, я прочту стихотворение? — встрепенулся поэт.
