— Не знаю, Патрисиа. И Пушкин не знал.
— Я помню, помню. Усталый раб замыслил побег.
— И был убит при попытке к бегству. Разве поэты умеют скрыться?
Солнечный шар закрыл пространство. Закат подавлял и гипнотизировал своим непостижимым окрасом. Он был оглушительно медного цвета, без дополнительных оттенков. Это всевластие бурой меди было наполнено неким смыслом, скорее пугающим, чем обнадеживающим.
Но еще больше давила близость пролившегося с небес сияния. Казалось, что можно коснуться ладонью плывущего рядом с тобою диска.
Она вздохнула:
— Андрей — второкурсник. Я вдруг почувствовала себя старой. Скажите, он влюбчив?
— Он очень скрытен. Он изменился за эти годы. Не только внешне. Вы б не узнали.
— А в чем причина?
— Не знаю, Патрисиа. Каждый по-своему защищается.
Она прошептала почти неслышно:
— Пустые попытки. Мы все беззащитны.
— Но это понимаешь не сразу.
Она сказала:
— Мне все же странно… Я думаю о двух этих пьесах. Что все-таки их объединяет?
— Должно быть, состояние автора. Тоскует о юности, хочет напомнить, что люди рождаются не для власти, не для победы, а для любви.
— Какой удивительный закат.
— Медный закат.
— Действительно — медный.
— Как это звучит по-испански?
— Puesta cobriza.
— Звучит волшебно.
— У нас волшебный и звучный язык. Но в странах очень много различий. Вы это заметили, правда?
— Я не назвал бы весь материк одним «пылающим континентом».
— Да, все мы — не на одно лицо.
Она пояснила свои слова. Их смысл сводился к тому, что Колумбия — особая, взрывчатая страна, способна на сорок лет виоленсии. Мексика — мост между прошлым и будущим. Оберегает свои пирамиды, но хочет однажды сравняться со Штатами. Чили — мечтательна, с легким безумием. Костарисензес — разумные люди. Центральней их нет в Центральной Америке. Перу — молчаливая и угрюмая.
— Мне очень понравился ваш рассказ про этот печальный день в Мачу-Пикчу, когда вы один лежали на взгорье и думали, что жизнь проходит, как цивилизация инков.
— А в самом деле — печальный день. Но тут уж ничего не поделаешь. Столько людей ушло навеки, и каждый — своя цивилизация. Но кто же их вспомнит? Никто, Патрисиа. Одной цивилизацией больше, одной цивилизацией меньше. Не всем так везет, как индианке, чью голову я видел в музее. Да и о ней было больно думать. Впрочем, заслуживаем ли мы памяти?
— Мы так виноваты?
— Мы виноваты. Все мы, кто есть на этом свете, бездарно распорядились планетой. Сперва мы перекроили облик, потом изувечили ее суть. Все мы должны однажды ответить за наши помыслы и деянья — вот и уйдем одновременно с этим закатывающимся солнцем. И проигранной нами землей.
