Укутавшись в одеяло, я пялился на небо, казавшееся каменным, и слушал концерт по датскому радио.
Тут англичанин как заорет:
— Черт, черт, черт! Тут по мне дрянь какая-то непонятная проползла, вот черт!
Он чертыхался без остановки.
— Это мышь, дрянь такая, она чуть не забралась мне в сапог!
Он успокоился.
— Ох, и напугал же я ее, она, наверное, на запах еды пришла. Теперь она к тебе идет, — сказал он датчанину.
И правда, через минуту задергался датчанин.
— Вот черт, она все-таки залезла мне в сапог, черт, она у меня в сапоге!
Он возился, а нам ничего не было видно.
— Я выкинул эту дрянь в реку вместе с сапогом, — заявил он.
Бедная мышка, наверное, изо всех сил цеплялась своими коготками за кожаный сапог, несущийся вниз по течению и постепенно заполняющийся черной водой. Готов поспорить, что никто на сто километров в округе не даст за ее шкурку и ломаного гроша. В этом мы трое и эта разнесчастная мышь, которую уносила вода, были похожи.
Происшествие с мышью нас взбодрило.
Мы слышали, как англичанин встал и сказал, что чертовски здорово помочиться в воду, которой эти борцы за Великую Любовь чистят зубы. Идея показалась нам неплохой, и мы в свою очередь пустили по струе в реку. Между англичанином и датчанином завязался разговор.
У англичанина была жена, которую он звал Тоффи. Она была сама нежность, а продукты покупала на Оксфорд-стрит. Их детишек звали Кексик и Чаёк. Кексику не было равных в игре в очко. А Чаёк больше всего любил пробежки в лесу около Кембридж-центра после розыгрыша лотереи по выходным.
Датчанин тоже был женат, его жену звали Смешинка, у нее чуть раскосые глаза, как лучики северного солнца, кожа белая, как бивни молодого моржа, а когда она хочет быть особенно милой, то лепечет словечки типа «иглу», «каяк» и все такое — на ее заснеженной родине так говорят, но датчанин ни фига не понимал.
— Она родом из Исландии.
— Ну надо же, — изумился англичанин.
А я думал, вспомнит ли Миникайф обо мне и прольет ли, узнав о том, что я в плену, те горькие слезы, которые приберегает для особых случаев.
Со стороны англичанина донесся какой-то шум. Кто-то шел по опавшей листве, ломая ветки.
— Вы слышали? — прошептал англичанин.
Опять те же звуки, но уже громче и ближе.
— Мать их. — Англичанину было явно не по себе.
— Эй, ты чего-нибудь видишь? — спросил датчанин.
— Ни хрена я не вижу. Тут слишком темно. Черт, черт, черт, да что же это за хрень такая! Кажется, оно дышит, — прошептал англичанин в ужасе.
