— Глупенькая! Грохот пушек закалил наши солдатские уши. Мы можем выслушать все что угодно.
— Хорошо!
И Мадлен с молниеносной быстротой расстегнула корсаж и обнажила левую грудь, превосходную грудь, на которой запечатлелась пятерня.
Это зрелище вывело д'Артаньян из рассеянности.
— Кажется, господин Тюркен перешел к действиям?
— У меня есть и другие знаки.
— Дитя мое, это дела семейные. Но все же я потолкую с вашим мужем.
— Будет он вас слушать!
— Я изобрел способ, как заставить себя слушать. Вытрите ваши слезки. Ступайте спать. И д'Артаньян запечатлел поцелуй на лбу молодой женщины. Ему было более не семнадцать, ему стукнуло семьдесят лет.
Войдя к себе в комнату, он обнаружил, что все еще держит в руках шелковый шнурок. Он не мог хорошенько припомнить, но этот шнурок имел какое-то отношение к его прошлому. Поскольку просветление так и не наступило, д'Артаньян пожал плечами и уснул, сжимая в руке трофей.
Обидно, когда отважный солдат ведет себя подобно малому ребенку, тиская игрушечного медвежонка. Но покинем пока эту комнату.
Утром д'Артаньяна посетил Планше.
Планше возобновил свою торговую деятельность, взрыв летательного аппарата лишь испортил ему камзол и разорвал правое ухо.
— Ну, Планше, что новенького? — осведомился мушкетер. — Какие ты несешь мне вести?
— Во-первых, о себе самом.
— И каковы же они?
— Вести отличные.
— Твоя жена?..
— Укрощена.
— Навсегда?
— Не могу ручаться, но сил у бестии поубавилось, зубы обломаны, а когти сданы в ломбард.
— Твои шурины?
— В превосходном виде.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Один покоится на Пантенском кладбище, другой — на Монмирайке.
Выкованный из стойкого металла, д'Артаньян не мог не дрогнуть, услышав такую весть от человека, про которого думал, что он изготовлен его по собственному рецепту.
— Вы понимаете, сударь, — продолжал Планше, — нельзя было класть двух таких спорщиков рядом. Они без конца сговаривались бы друг с другом и вторгались к соседям в их могилы. Вот почему пришлось хоронить их врозь.
— Но если нет больше кардинала, то все же остались стражники.
— Слава Богу, они защитят честного человека.
— Такого, скажем, как ты.
— Как я.
— Несмотря на двойное преступление?
— Какое двойное преступление?
— Назовем это так: двойной акт справедливости на особе твоих шуринов.
— Причем тут я? Да я их не трогал.
— Тем не менее ты свернул обоим шею.
— Ничуть. На следующий день они проснулись как ни в чем не бывало.
— Причем же тогда Пантен, Монмирайль?
